Но выхода опять нет. Мы снова у озера с заливами, мы опять на этом проклятом ответвлении.
Шагаем еще раз к арке, по пути делаем заметки на сталагмитах, у многих обламываем вершины — они остаются сзади, напоминают инвалидов. Сюда к ним мы уже не вернемся, эти известковые култышки порукой.
В лицо пахнуло ветром. В глубине, за нашими спинами он завыл, завизжал, замер. Теперь мы шагаем бодрее, сквозняк, наверняка, дует из выхода. Ноги вязнут в грязи, а вот почва повышается, суше. Ба, мертвая жаба!
— Гляди, гляди, ведь, я ее ухлопал недалеко от входа. А вон след моего каблука.
Луч моего фонаря нащупывает обертки от папирос, Качур становится перед ними и качает головой.
— Взаправду мы здесь бывали. Я тебя говорю, слушай: заплутаться здесь мы не можем, а вот пробродить могли бы. Ну, теперь скоро ужин…
И Качур так начинает вышагивать, что я еле поспеваю за ним. Наконец где-то он поворачивает, исчезает. Я с недоумением его ищу. В стороне мелькает огонь шахтерки. Я спешу к нему. Качур кричит:
— Лезь, я уже скоро дома…
Я падаю на колени и, как огнепоклонник, ползу по узкому горлу выхода к свету. Но однако куда же Качур меня ведет — света нет? Отстать я боюсь и тревожно спрашиваю:
— Качур, мы опять не туда попали…
Мой голос глохнет. Свежо, обдувает теплым ветерком. Я нажимаю кнопку фонаря, передо мной вырастают мягкие ветви уральских пихт.
— Да вставай же ты, какой право смешной, что зверь с огнем.
Я растерянно задираю голову. Где я? Все еще но могу сообразить, что из пещеры мы уже выползли.
— Вставай, говорю, вставай, — трясет меня за плечи Качур.
Я медленно поднимаюсь, Качур достает папиросы, дает мне, закуривает.
— Вишь, как тебя пещера обделала, чего ты, как очумелый.
— Понимаешь, день был, жарко, солнце, — растерянно бормочу я.
— Ты вон про что. Ну, брат, на часы взгляни. Ночь сейчас на дворе, и там в пещере ночь была, она тебя за мозги и тряхнула. Шагаем к Кизелу, дорога не ближняя.
Я смотрю на часы. Стрелки стоят на одиннадцати. Вон оно что.
— Ну, спасибо, Качур, — я громко смеюсь, и мы торопливо идем к копям.