— Так что я предлагаю встретиться завтра в четыре часа дня, — спокойно продолжал Шварц.
— Ты с ума сошел! — взволнованно сказал Розенталь. — Ты просто спятил! Мы не в Гейдельберге, Шварц!
— Мне кажется или я действительно слышу страх в голосе господина Розенталя? — насмешливо осведомился Шварц.
Наступило молчание. Слышалось только тяжелое дыхание Розенталя.
— Прекрасно, — продолжал насмешливый голос. — В таком случае я позволю себе предложить также место нашей встречи.
— Пожалуйста, — слабым голосом сказал Розенталь.
— Сад возле кибуца Рамат-Рахель. Это, правда, далековато, но ведь мы с тобой еще не старики, верно?
— Я вижу, ты уже все продумал, — сказал Розенталь все тем же слабым, упавшим голосом.
— У тебя еще есть возможность увильнуть от встречи, — прежним грубым голосом сказал Шварц. — Ты можешь немедленно вернуть мне картину.
Снова наступило молчание. Затем черные туфли, описав идеальную окружность, повернулись носами к двери. Дверь открылась и снова закрылась. Кровать надо мной опять заскрипела. Розенталь тяжело опустился на нее и тихо застонал.
Я все еще не осмеливался сдвинуться с места. Я лежал на полу, свернувшись в комок и страдая от жалости к нему. Но тут Розенталь вдруг поднялся, подошел к своему серому чемодану, немного покопался в нем и вытащил из его глубин деревянную рамку со вставленным в нее небольшим куском картона. Я сразу понял, что это рисунок. Розенталь взял его в руки и сел у стола, спиной ко мне.
Я ползком выбрался из-под кровати, выпрямился и размял мышцы. Розенталь все еще не двигался. Я посмотрел на чемодан. Он лежал на полу, настежь распахнутый, и опять выдавал кому угодно все свои тайны.
Но на этот раз я не стал изучать его глубины. Мое внимание привлекло другое. Через плечо Розенталя я увидел рисунок, который он все еще сжимал в своих руках с какой-то горькой силой.
Это был рисунок углем. На нем была изображена верхняя часть женского лица. Я увидел высокий, широкий лоб и густые красивые брови. Черные линии были нарисованы быстрой, словно чем-то испуганной рукой. Но главным в рисунке мне показались глаза. Я стоял и смотрел на них, и во мне поднималось какое-то странное ощущение — то ли печаль, то ли страх перед чем-то непостижимым. Потому что в этих глазах были горечь, и отчаяние, и мольба о помощи. Они смотрели прямо на меня и в то же время как бы сквозь меня. Они как будто смотрели дальше меня и дальше этого времени и видели все, что сейчас еще скрыто, но что обязательно должно произойти.