— Сто-о-о-оой!!! — неистово заорал Иван, осознав, что имена людей, нанявших этого человека, возможно, имена убийц брата, открывших теперь на него самого новую охоту, могут уйти в могилу вместе с этим чернобородым, завизжавшим предсмертным заячьим плачем. А в том, что на самом деле целили-то у оврага в него, Ивана, и Петро принял в себя алые стелы, лишь идиотской прихотью судьбы оказавшись возле Алены за несколько сотен саженей вместо намеченной жертвы, сомнений уже не было. Наемники не знали жертву в лицо, им лишь было известно, что стрелять надо в того, кто едет рядом с боярышней!! А сказать им это мог лишь тот, КТО БЫЛ НА ЭТОЙ ОХОТЕ!!!
Романец нагнулся и крестил саблей спину павшего еще и еще, словно вымещая всю ярость затянувшейся скачки уже на мертвом.
— Зачем ты это сделал?! — вновь, уже подъехав, крикнул Иван, с ненавистью глядя в холеное лицо. — Он уже ж руки задрал, никуда б не делся!
— Что-о-о? Да как ты смеешь, холоп?! Кому ты сказал это, мне?! Зарублю, тварь!!
Сокольничий и впрямь вздел саблю, толкнув пятками донельзя уставшего коня. Но тут же рванул узду на себя, увидев направленный в грудь самострел.
— Отрызь!! Застрелю, истинный бог, застрелю! А там пусть князь судит, его право. Вон тот молодец подтвердит, что ты зазря ценного свидетеля на куски распластал и первый на меня замахнулся. Пусть судит, суд его справедлив!
— Стреляй, чего зенки вылупил? — повернулся Романец к спутнику. Но немолодой уже новгородский дружинник лишь прищурился и презрительно сплюнул:
— Чего глотку рвешь, боярин? Я своему служу! Ты для меня не указ. А парень дело бает!
Сокольничий ощерил зубы в бессильной злобе. Бросил окровавленную саблю в дорогие ножны.
— Заберите… этого! Потом опознаем, розыск учиним.
И уверенный, что хотя бы княжий ратник не ослушается приказа, выехал на Иванову тропу.
Новгородец неспешно проводил его взглядом. Сплюнул вновь. Потом окликнул спешившегося тверича:
— Не трогай его, запачкаешься. Держи аркан, вяжи за ноги накоротке. Так отволокем.
Весь обратный путь Иван не мог отделаться от мысли, что этого вот второго, что снежным бесформенным комом волочился сейчас за конем, он уже когда-то видел. Мысли упорно бились: «Где, где, где?» И наконец он вспомнил!
Это было еще до снега. Он только-только стал дружинником и решил отметить это, пригласив Никиту, бывшего приятеля отца, известного на всю Тверь своими добротными кожами, распить в людном месте хмельного. И в кабацком полумраке уже изрядно захмелевший кожемяка незаметно толкнул молодого парня в бок.
— Вишь ту ватагу? Те, что за соседним столом гулеванят? Твоего тезки, Ваньки Коршуна, орелики. Опять кого-то неплохо пошерстили, добычу поделили и спускают. Сам Ванька-то, бают, немало крови невинной пролил.