Абдуллах зажил счастливо в Бухаре, вернее, в селении Хармайсан, Сила державы — в ее казне: войско-то оплачиваемое, из чужих! И как велико бывало значение срочных денег! В столице их не соберешь, столица умеет их только тратить. Селения же — единственный спасительный резерв. Взбунтовались войска, два часа скачет гонец в село, два часа летит стрелою обратно I с деньгами! — и эмир, осажденный во дворце, спасен. Снова войска, накормленные золотом, любят его, снова пьют с ним вино. А при Абдуллахе взаимоотношения между Ребенком-эмиром и сильными строптивыми военачальниками сложились особенно трагически. И покатилась Саманидская держава в накат. Двадцать лет ей осталось существовать, но она пока не знает об этом. По-прежнему держит открытыми двери мира, хотя в них давно уже вошла смерть и незаметно присела у трона.
Все это крестьянин Али и народ услышали от Бурханиддина в первый день суда. После вечерней молитвы м* седание закрылось. Площадь Регистан опустела, из деревья с боем обрушились тучи птиц, ища место, где бы пристроить Ланки И переночевать.
Содержался Али в Арке (где жил эмир) — в маленькой комнатке, устланной коврами. К нему были приставлены слуги, которые, внося еду, кланялись. Из одежды Али дали шелковый халат и шелковую чалму.
Мимо широкого проема двери то и дело сновали чиновнки. Эмир проезжал на коне медленно, словно берег тишину — знак сильной власти. Конь, сдерживаемый его мощной рукой, благородно ступал по гулким мраморным плитам. Али слышал, как эмир останавливался перед дверью в приемный двор, тяжело сходил с коня. Один раз Али не выдержал и поднял глаза. Эмир задумчиво смотрел на него, обмякнув в седле. Потом чуть поклонился.] Алый тёплый дым захлестнул сердце, И Исчез свет. Али упал, А открыл глаза: перед ним сидел весь в пламени] человек.
— Кто вы? — испугался Али, прикрыв ладонью глаза: от малейшего движения незнакомца пронзительно] вспыхивал, словно от острых граней алмаза, свет.
— Я Ибн Сина, — ответил человек, и пламя ласково коснулось сердца Али, Али смешался. Упал На колени, потом вскочил, опять склонился и припал губами к ногам Ибн Сины, но тут: же закричал, задыхаясь:
— Будь проклят! Уходи! — и заплакал, отчаянно кинувшись в глубь огненного облака, как в смерть, но оказался на груди Ибн Сины. Ибн Сина глубоко вздохнул, будто вся Бухара вздохнула, и исчез…
Потрясенный Али долго смотрел в темноту. В голове его то и дело вставали картины жизни знаменитого еретика, услышанные в суде.
Вот мальчик-царь. Вот везирь Утби. Вот военачальники… Дее силы раскачивают маятник Саманидской державы: чиновничья и военная. Абдуллах, привозивший налог из Хармайсана, мог видеть такие сцены: казначей сидит перед низеньким столиком. По обе стороны от него — полководцы Фаик и Симджури, обветренные, изукрашенные шрамами, стремительные, словно предсмертный час. Вносят мешки с золотом — налог, собранный отцом Ибн Сины в подведомственной ему области. Казначей вскрывает мешки, высыпает золото на ковер, считает, записывает… Фаик и Симджури ждут. Но только подсчет кончен, оба кидаются к золоту и лихорадочно набивают принесенные с собой мешки. А в это время входит эмир — 15-летний Пух, в ужасе смотрит на происходящее