Взяв отпуск, я выехал туда через Москву, где пробыл сутки, объехал на извозчике город, осмотрел выставку, устроенную в манеже, и на утро по Московско-Брестской дороге уехал через Смоленск в Борисов. Оттуда до имения я проехал на присланных мне лошадях. Верст за 10 до Смоляр появились глубокие песчаные холмы — характерный признак близости реки Березины. Лошади привстали и пошли шагом, кучер спрыгнул с козел, я — за ним, и пошли пешком; дорога шла старым сосновым лесом; с вековых деревьев, обогреваемых ярким майским солнцем, понесло душистой смолой, и вскоре сквозь стволы сосен заблестела стальная поверхность широкой реки. Шагая рядом с бричкой по глубоким пескам, старый кучер, бывший крепостной дяди, рассказывал мне, хотя и не совсем последовательно, важнейшие события в исторической жизни Смоляр, протекшие за последние 18 лет, то есть с 1861 года, года освобождения крестьян, когда я, будучи пятилетним мальчиком, приезжал в Смоляры гостить к своей бабушке, жившей в имении до своей смерти.
Старик вспомнил меня, снял шапку и пристально вглядывался в мое лицо, стараясь отыскать в нем черты маленького барчука, гостившего у бабушки целое лето. И в моей памяти пронеслось, как в тумане, несколько сцен из моего раннего детства. Ясный солнечный день весны 1861 г.: на высоком крыльце Смоляр между колоннами стояли два чиновника (они читали крестьянам манифест 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян), в форменных сюртуках с блестящими пуговицами, и читали какую-то бумагу собравшимся на дворе крестьянам, стоявшим без шапок. Рядом с чиновниками стоял дядя Леонард, высокий блондин с румяным лицом, большими глазами и рыжеватой бородкой. За ним поодаль стояла бабушка, держа меня за руку, удерживая от шалостей, прислушиваясь к чтению.
Затем мне вспомнилось, как в морозное утро декабря 1863 г. (года польского восстания) нас, детей — меня и двух старших братьев, мать посадила в сани и повезла из имения в ближайший город Молодечно проститься в местном этапе с мимо проходившим в ту ночь эшелоном польских арестантов, отправляемых на каторгу в Сибирь. В числе их был дядя Леонард. Это все была цветущая молодежь; высокие, красивые, стройные, в барашковых шапках, серых меховых венгерках и длинных сапогах, они казались нам героями… Утром их, скованных попарно цепями, выстроили в ряд, и по команде офицера эшелон бодрым военным шагом зашагал по снегу и, оглянувшись на провожавших долгим, прощальным взглядом, все как один молча двинулись в путь… Наша мать и тетка Целина — жена Леонарда не выдержали этой тяжелой сцены и, молясь им вслед, стоя на коленях, упали на снег и зарыдали горькими слезами…