— Стой, — скомандовал я. Он замер.
Но тут, на его счастье, возле лестницы на галерею я увидел Перегрина, растерянно озиравшего место побоища. Представление отменяется, подумал я с сожалением. Перегрин быстро подошел ко мне и спросил, что все это значит. Вдруг солдаты засвистели и заорали. Обернувшись, я увидел, что посланник длинными прыжками несется к воротам, и тоже засвистел и заорал.
— Догнать? — подскочил ко мне Барг Длинный.
— Не надо, — отвечал я, смеясь. — Он теперь не остановится до самого королевского дворца.
Посланник миновал ворота и прибавил ходу, оскальзываясь на колдобинах раскисшей дороги. Я повернулся к Перегрину, но его уже рядом не было.
— Что у вас там? — спросил я Длинного.
— Ну и заразы эти посланники, — сообщил он. — Я зашел ему сзади, а он, паразит, как лягнет меня в пузо. Ну, я потом ему тоже вломил, конечно. Раненых оказалось одиннадцать человек.
— Недоделки, — вымолвил я с отвращением. — Вас же пятеро на одного было. Крестьяне.
— Всяко, не рыцари, — согласился Длинный, облизывая ободранные костяшки пальцев. — Вот тут близнец подскочил, не знаю который — стойте, говорит, ребята, отойдите, хочу, говорит, один на один, чем я хуже князя. Так тот его с первого же выпада… — И он указал через плечо под навес, где рядком лежали и сидели раненые и суетился хмурый, озабоченный Фиделин с охапкой бинтов. Поодаль, в уголке Анч (или Хач?) осторожно укладывал брата.
— Это ничего, — убежденно сказал он, когда я подошел. — Щас очухается. Так с ним было уже. На охоте. Я думал — все, а он полежал маленько и опамятовался. Это ничего. Крови только много. Щас.
Мельком взглянув на бледное, неподвижное лицо раненого, на темную от крови одежду, я опустился на колени, взял его холодное, тяжелое запястье и тут же отпустил.
— Нет, Анч, — сказал я тихо.
— Я Хач, господин, — отозвался он, не поднимая головы. — Что «нет»? Вы натуру нашу не знаете. Мы крепкие.
Подошел Фиделин и, присев рядом, принялся вытирать кровь с моего лица. Глянув на Хача, он горестно молвил:
— Хач, сынок… Я ведь тебе сказал уже…
— Пошел ты, — прошептал Хач.
Я вышел из-под навеса. Солдаты сгрудились вокруг меня. Странно они на меня смотрели, не так, как всегда. С каким-то оторопелым восхищением. И только тут я понял, что почти слово в слово повторил легендарную речь Зэ-Боброзуба, ознаменовавшую когда-то начало войны за независимость этого края. Что ж, тем лучше, подумал я и сказал громко:
— Тот, кто всерьез испугался королевского гнева, может убраться из замка сегодня до захода солнца. Сегодня я не наказываю за трусость.