В послужном списке ученого бросается в глаза охота к перемене мест. Соломон Лурье и в самом деле был таков; еще подростком легко менял города и адреса. Но, конечно, не по своей воле он несколько раз оставлял свою almam matrem. В Самару — был выброшен революцией, в Иркутск — второй мировой войной (выехав в эвакуацию чуть ли не с последним поездом, он в несколько университетов — и был принят в иркутский). А в 1949-м, в ходе кампании против безродных космополитов, — его, дважды доктора наук, увольняют из университета «за несоответствие занимаемой должности» (как потом выяснилось, сама эта формулировка была незаконной).
От своих академических коллег Соломон Лурье получил прозвище . Первой и сознательной его бестактностью было то, что он никогда не стыдился своего еврейства. Даже лучшие из русских дореволюционных интеллигентов зачастую не понимали такого: они, идя навстречу несчастным инородцам, готовы были разве что стыдливо не замечать их прирожденного порока (а евреи в этом подыгрывали им). С подобным Соломон Лурье столкнулся в петербургском университете — и не пожелал подстраиваться, не отряхнул со своих ног праха старого мира. Непоколебимый атеист, одинаково чуждый иудаизму и христианству, он свое вынужденное крещение называл «гнуснейшим из компромиссов», «взяткой» — и сразу же отказался от него после февральской революции: прошел в синагоге процедуру формального возвращения к религии предков.
А это — разве не бестактность? Соломон Лурье всегда и обо всём говорил по существу (то есть некстати, без учета «духа времени» и текущей политической конъюнктуры), никогда не держал нос по ветру, то и дело бросал вызов судьбе и людям. Чего стоит хотя бы его попытка предпослать своей книге (в 1948-м!) сочиненное им на древнегреческом языке двустишье, посвящение репрессированному Л. С. Полаку?
Преподнося этот дар Льву, Соломонову сыну,
Вскоре надеюсь тебя встретить, мой друг дорогой.
Он рисковал карьерой, если не жизнью (из лагерей не все возвращались). Спасли коллеги. Президент академии наук С. И. Вавилов распорядился вручную вырвать лист с посвящением из всех трех тысяч экземпляров уже отпечатанной книги. И никто не донес!
Лурье не стыдился не только своего еврейства, но и своей провинциальности, которая вообще очень часто бывает (в его случае — точно была) плодотворной. Жесткая, контрастная местечковая жизнь дала юноше закалку, пригодившуюся взрослому. Закалку — и гордость. Еврейскую традицию и травлю евреев Соломон знал не понаслышке; первую готов был отстаивать, второй — противостоять. Но та же провинциальность была источником бессознательных бестактностей. Этот историк, филолог, эллинист был, что называется, не излишне любезен в тогдашнем несколько салонном столичном академическом мире.