* * *
Словно по сигналу, кто-то рядом с ним осторожно кашлянул. Чань поднял глаза и увидел солдата в форме — красный мундир и брюки, черные сапоги, медный шлем с конским хвостом в одной руке, другая покоится на рукоятке длинной сабли; он стоял в дверях, словно боялся, войдя в «Ратон марин», уронить свою воинскую честь. Увидев, что Чань заметил его, солдат кивнул и щелкнул сапогами.
— Не могли бы вы последовать со мной, сэр? — почтительно обратился он к Чаню.
Остальные посетители вели так себя так, будто не слышали ни слова. Чань кивнул солдату и встал. Все случилось быстрее, чем он рассчитывал. Он взял свою трость, а газету оставил — пусть прочтет еще кто-нибудь.
Они прошли несколько кварталов по направлению к реке, не проронив ни слова. Яркая форма его спутника резко контрастировала с монохромным фоном окрестностей — булыжной мостовой, серой штукатуркой стен и черными лужами вонючей воды. Чань знал, что и его собственное пальто производит такой же эффект, и улыбнулся, подумав о том, какую странную пару они являют собой и насколько солдату может быть ненавистна эта мысль. Они завернули за угол и зашли на каменный пирс, нависавший над рекой. Под ними быстро катился черный широкий поток, а другой берег был едва виден из-за клубов тумана, который либо еще не успел рассеяться с ночи, либо начал собираться к вечеру. Пирс этот во времена процветания района использовался как пристань для прогулочных лодок и водного такси. С того времени он был оставлен на разрушение.
Как и предполагал Чань, здесь его ждал адъютант-полковник Ноланд Аспич с адъютантом и тремя другими солдатами, стоявшими за его спиной, еще двое ждали в аккуратном баркасе, причаленном к мосткам. Чань остановился, пропуская своего проводника вперед, к его командиру, — тот подошел, щелкнул каблуками, доложил, сделав движение рукой в сторону Чаня. Аспич кивнул, помедлил немного, подошел к Чаню, стоявшему вне пределов слышимости остальных.
— Где он? — тихим голосом спросил адъютант-полковник.
Аспич был мускулистый, поджарый человек с редеющими волосами, подстриженными коротким ежиком. Он вытащил из кармана своего красного мундира тонкую черную манильскую сигару, откусил кончик, сплюнул, достал маленький коробок спичек, потом повернулся лицом в подветренную сторону, чиркнул спичкой, несколько раз втянул в себя воздух, пока сигара не загорелась, выдохнул голубой дымок и снова вперился своим сверлящим взглядом в Чаня, который так и не ответил на его вопрос.
— Ну, так что вы можете сказать?
Чань из принципа не терпел никакой власти. Какие бы практические соображения ни подстегивали его, он всегда чувствовал, что власть есть проявление чьего-то личного произвольного желания, и это глубоко его задевало. Церковь, военные, правительство, аристократия, бизнес — у него мороз продирал по коже при любом взаимодействии с ними, и хотя он и не отказывал тому же Аспичу в вероятной компетентности, но, видя, как офицер откусывает кончик сигары, как сплевывает, испытывал неодолимое желание исполосовать его на месте своей бритвой, и плевать на последствия. Но он тем не менее стоял спокойно и как мог неторопливо отвечал адъютанту-полковнику Аспичу: