24 июля. Вечером плюнул на конспирацию и поехал к Марине. Проговорили целый вечер, словно век не виделись. Кто бы узнал, что я больше всего ценю в женщине, не поверил бы: возможность поговорить по душам.
26 июля. Встретился в банке с Климовичем. Как-то странно он со мной разговаривал. Мы знакомы сто лет, я считал его почти другом… Спрашиваю, что случилось, — молчит. Как дела? „Вашими молитвами. Тебе лучше знать, как мои дела“. Что за притча?
30 июля. Товар „А“ разошелся практически полностью. Наша выручка — 365 процентов. Это намного выгоднее „Осетии“. Хоть закрывай все остальное и переключайся на Цицерона. Но Петр Петрович держится осторожно, и я его понимаю. Цицерон — не тот человек, на которого можно положиться…»
Опять этот Цицерон! Вспомнила! Именно это имя меня резануло, когда я его впервые встретила в дневнике, и вот почему: Марина Борисовна говорила о «каком-то Цезаре, что ли». Не о Цезаре — о Цицероне! Что именно там было сказано, ну-ка вспомни, напрягись… Ага, вот: что Бунчук этого Цезаря-Цицерона опасается. И что там было какое-то соглашение, и этот древний «Цезарь» чего-то требовал. Неплохо бы еще раз поговорить с Мариной на эту тему. Кстати, как она там? И вообще, известно ли уже в городе о гибели Бунчука?
Я высунулась в соседнюю комнату. Леня сидел, уткнувшись в экран. Дробовик лежал рядом на стуле, готовый к применению.
— Лень, а Лень! — позвала я.
— Я вас внимательно слушаю, — отозвался мой то ли страж, то ли охранник, приставленный ко мне Вязьмикиным. Евгений не согласился везти меня ни к моему Лене — художнику, ни к «яичному Шурику», а отвез на свою квартиру. Жену с дочкой сплавил на время к бабушке Татьяне Валерьевне. Жена на удивление безропотно выслушала сообщение о том, что муж решил обосноваться в квартире с другой женщиной, а ее выселяют. Интересные отношения в этой семье! Сплошной патриархат. Все решает Евгений. Если честно, даже завидно: насколько они друг другу доверяют. В наше время подобное — большой дефицит.
— Я схожу газет куплю, ладно? — продолжила я свое обращение.
— Ну уж нет, — все так же сумрачно проговорил Леня. — Я сам схожу. Если очень надо. Лучше бы, конечно, обойтись.
— Мне для дела нужно.
— Ну, если для дела… Каких газет-то?
— Да всех. Местных то есть. «Трибуну», «Пригород»… ну и эту, желтенькую…
— «Обыватель»?
— Да, ее тоже. Вот деньги возьми.
— Ладно. Значит, уговор помните? Дверь не отпирать никому и ни при каких обстоятельствах. У всех своих имеются ключи. Если я не вернусь в течение часа, звоните Евгению. Договорились?
— Договорились, — выдавила я из себя. Я была уже не рада, что послала парня за газетами. Слова «если я не вернусь» меня напугали. Леня относился к происходящему, как видно, серьезнее меня — будто это его, а не меня засовывали в мешок. — Может, не надо? Обойдусь я и без газет…