То было ночью, от столиц вдали,
Над мхом болот, ничем не знаменитых.
Мы, сбросив бомбы на врага, ушли
Сквозь заградительный огонь зениток.
И вот уже родной аэродром,
Плывет рассвет, слабеет гул мотора,
Потом — деревня, и знакомый дом,
И маленькая комната майора.
Нас было двое. И, как с давних пор
У всех мужчин, наверное, ведется,
Мы завели тот самый разговор,
Что неизбежно женщины коснется.
Майор сказал: «Уже четвертый год
Меня война с женою разлучает.
И я не знаю, как она живет,
Как я живу — она того не знает.
Винит меня, быть может, в ста грехах,
И мне никак не сговориться с нею, —
Хоть ты б ей, что ли, написал в стихах
То, что сказать я в письмах не умею.
Ты напиши, что в темноте ночной,
Такая ж, как на довоенном снимке,
Она всегда летит на смертный бой
Со мною рядом в шапке-невидимке;
Что светлый облик милого лица,
Что лишь она одна, а не другая
Ведет меня к победам до конца,
У края смерти жизни помогая…»
Вот, Анна Алексевна, разговор,
Который, вне обыкновенных правил,
Зарифмовал я, как просил майор,
И ничего для рифмы не добавил.
И Вы должны поверить вновь и вновь,
Хоть это плохо передано мною,
В ту самую великую любовь,
Что у солдат проверена войною.