Речь Гитовича — особенно в стихах последних лет — предельно скупа и на подробности, и на украшения. Гитович ищет и любит слова-образы, как бы выделенные с большой буквы, акцентированные. Он, как один из его героев, «точный смысл излюбленного слова с первоначальной силой сознавал». Вместе с тем этот точный смысл, с его восстановленным поэтом первородством, получает дополнительные оттенки и связи, и даже сами по себе незначительные детали или бытовые образы приобретают иной раз широкий, подчас несколько условный, символический смысл и подтекст.
Если спросите, что особенно поражает в поэтической речи А. Гитовича, что особенно выделяет ее из всех других, то ответить надо так: может быть, прежде всего — особый, мужественный лаконизм.
Шесть строчек, восемь строчек (причем часто это восьмистишие по существу является четверостишием) — это обычные для стихотворений Гитовича размеры. И даже внешне более длинные, «развернутые», стихотворения также лаконичны. Это не краткость беглой импрессионистической зарисовки, мимолетного впечатления, картинки. Иногда — это сжатость поэтического размышления, рассуждения (например, «Миру — мир»). Иногда — краткость метко отобранной детали-наблюдения, окрыленной скрытым или явным сравнением и приобретающей таким образом широкий, многозначный смысл. Например, «Подражания китайскому». Отметим — эти подражания совсем не подражательны. Ибо поэтика их совсем другая, глубоко современная, ибо в духе поисков современной советской лирики в них сливаются четкость зрительного и психологического рисунка со сложной цепью динамических ассоциаций и всегда присутствует живой конкретный современный собеседник, «лирический адресат». Иногда в шести-восьми строчках Гитовичу удается дать целую своеобразную лирическую психологическую новеллу или очерк (например, «На пограничной заставе»). Иногда это целая история человеческой жизни — автобиография и вместе с тем биография времени, — предельно спрессованная, превращенная в своеобразную афористическую характеристику — как в стихотворении «Четыре войны».
С чем сравнить эту сжатость, этот лаконизм? Может быть, с лаконизмом и многозначительностью крепкого товарищеского рукопожатия? Может быть, с лаконизмом воинской речи? Может быть, с лаконизмом выстрела, артиллерийского залпа, краткая энергия которого является итогом большой подготовки и направлена к большой цели?
Но как бы то ни было, это настоящая краткость, настоящая поэзия.
Школой и мерой искусства поэтической краткости всегда было искусство сонета. А. Гитович вполне постиг его, и сонеты его отмечены мастерством поистине образцовым. Ему удалось, сохраняя всю полноту требований классической советской традиции, наметить и новые возможности этого жанра. Так, в сонете «Разведчик» в этой жестко лаконической строфической форме вполне свободно и непринужденно отлит сюжетный рассказ — эпизод, насыщенный многообразным действием и сложной портретной характеристикой, несколько напоминающей военные стихи-очерки Твардовского своей сюжетностью, напряженной, наблюдательной и конкретной правдивостью и в то же время резко отличающийся от стихов и Твардовского и любого другого поэта. А в «Пирах Армении» твердый каркас сонета легко вмещает в себя немалое разнообразие интонаций — от интонации высокого историко-философского размышления до интонации непринужденной беседы, подчас с оттенком чуть горьковатого юмора.