Но Элинор не видела в этом необходимости. Потом они заговорили о своем общем друге графе. Что-то он давно не звонил. Когда он звонил в последний раз?
— Не помню, кажется, весной. Он всегда очень занят, у него нет времени.
— Кстати, о времени, — сказала Регина. — Тот директор банка из Фиуме сказал мне, что единственное, чего ему теперь не хватает, так это времени. Все остальное у него есть — деньги и все что угодно, — все, кроме времени. Я не стала играть в рулетку, мне это казалось таким ужасным, и мы пошли в бар. «Дитя, — сказал он, — прекрасное юное дитя. Заказывайте все, что хотите. Зеленое, белое, красное, желтое». Так и сказал. «У меня есть все, но у меня больной желудок».
— Да, я знаю, — сказала Элинор.
— У тебя тоже больной желудок?
— Нет. Просто ты уже рассказывала об этом.
— Тебе, но не мне! — вмешалась Май. — И что же ты заказала?
— Белое. «White Lady». Мне очень понравилось это название. На краю бокала был кусочек льда. Он так и стоит у меня перед глазами.
— Что же все-таки с графом? — спросила Элинор. — Он звонил кому-нибудь из вас?
— Never[3], — ответила Регина. — Он нас забыл. Он слишком знаменит. Мы с ним танцевали один, нет, два раза. Между прочим, почему здесь нет музыки?
— Музыка все время играла, ты просто не слышала, — сказала Элинор. — Магнитофон, такая медленная музыка для пожилых. Та-та-та-та-та-та-та. Как в «Мариенбаде».
— И сигнальные сирены, как всегда в туман, — сказала Май.
Они прислушались.
— Точно, — сказала Регина. — Это сигнальные сирены. Воют и воют. Элинор, скажи, как они воют?
— Как старые усталые животные, — сказала Элинор. — У них уже не осталось сил даже для страха. Какую оценку я получу?
— Высший балл! — воскликнула Май. — У них уже не осталось сил даже для страха! Они могут только выть!
Регина встала — ей было нужно в туалет. Проходя мимо бара, она спросила, нет ли у них музыки, какую любит молодежь.
— Чтобы мы не чувствовали себя такими старыми, — прибавила она и засмеялась.
Официант ответил, что у них, конечно, есть молодежная музыка, только он опасается, как бы от этой музыки она не почувствовала себя еще более старой. Спускаясь в туалет, Регина размышляла, не было ли это дерзостью со стороны официанта, даже фамильярностью, и что в таком случае ей следовало ответить ему. Впрочем, отвечать было уже поздно. Туалет был просторный и прохладный, на окнах связанные узлом тюлевые занавески, уютные кресла, обитые пестрым глянцевым ситцем, на каждой кабине выцветшие монограммы. На крючке висел забытый кем-то красный кожаный поясок. Здесь, внизу, гудки теплоходов были слышнее. Регине стало грустно. Она смотрела на свое лицо, освещенное неоновым светом, из-за которого черты казались резкими и некрасивыми, и думала, что оно стало каким-то тяжелым. С годами лицо почему-то вытянулось, и нос тоже.