В ней копалась маленькая, но при этом довольно пожилая и абсолютно бесформенная собачонка, деловито потрясывавшая комками невероятно грязной шерсти. Увидев Пса, она лишь хитро осклабилась и, приглашающе махнув хвостом, снова принялась за своё дело. Разило страшно, грязь несусветная, но – делать нечего, свобода есть свобода, надо выживать. Стараясь поменьше наступать на мусор, Пёс принялся рыться в баках.
– И откуда ты такой взялся, а? Из дома, поди, убёг? – ехидно спросила собачка-старушонка, перемалывая своими зубами какую-то гадость.
– Убежал, да, – стараясь не дышать носом, ответил Пёс.
– Свободы захотелось, да? Знавали мы таких! Убегут, а потом скулить начинают – домой да домой, а потом раз – да сдохли, либо собачники увезли... Кхе-кхе, дурень! – прошепелявила псина и большими, подёрнутыми дымкой старости глазами в упор уставилась на Пса. Тут ему совсем не по себе стало – то ли от взгляда, то ли от сказанного – но он начал пятиться назад. А окаянная старуха, будто став в разы больше, рыча, надвигалась на него и бормотала:
– Домой, домой возвращайся, пока не поздно! Домой!!!
Пёс не выдержал и побежал восвояси. А старуха вдруг опять помельчала, тихо-тихо проскулила и буркнула себе под нос:
– Убежала одна, теперь всю жизнь по помойкам ковыряется да тухлятину ест... Эх, дура, дура была! И этот молодой туда же... Свобода, свобода... Тьфу! – и дальше принялась проводить свою жизнь, ковыряясь в помойке...
А Пёс от страху убежал куда-то далеко. Потом сбавил шаг и медленно потащился вдоль серого, как осеннее небо, забора. Так, горько задумавшись и уже начав сомневаться в правильности сделанного им, добрёл он до широкого-широкого проспекта, по которому со свистом пролетали машины, но не такие привычные и тёплые, как Машина Хозяина, а злые и недовольно шипящие. Постояв немного у бордюра, Пёс решил: во что бы то ни стало он должен перейти эту улицу и вот уж за ней-то и начнётся настоящая свободная собачья жизнь! Почему-то Пёс вмиг в этом уверился, и дорога показалась ему ещё одним забором, подобным тому, который ограждал его в Доме Хозяина. Вновь породистая боевая ярость вскипела в нём, и он, высоко вскинув голову и воинственно гавкнув, бросился вперёд.
Страшный визг, рокот, рёв, крики. Слепящий свет в глаза. Грохот разрывающегося пластика где-то слева. Ругань повыскакивавших из своих разбитых машин людей. Страх и ужас.
Пёс, оказавшийся в эпицентре этого месива, случившегося на середине дороги, забыл обо всех светлых идеалах и преградах, бросился обратно и ошалело застыл на бордюре, затравленно глядя на ругавшихся между собой людей.