И с толку сбить и обмануть нетрудно.
В одном лишь только я не обманусь:
Когда меж тем, что бело иль черно,
Избрать я должен – я не обманусь.
Тут мудрости не нужно, шурин, тут
По совести приходится лишь делать.
Слова эти, обращённые к Годунову, для сегодняшнего Фёдора – основа, суть и последняя истина. И в те моменты, когда надо решать по совести, проявляется истинное качество личности Фёдора, он предстаёт на сцене твёрдым и непреклонным. А трагический слом наступает тогда, когда задёрганный, повязанный интригами челяди Фёдор выдавливает из себя исполненное безнадёжности признание: «Я путаюсь... я правду от неправды не отличу!»
Нет, дело не в слабости Фёдора. Дело в том, что изначальная его цель – «всех согласить, всё сгладить» – неподъёмная. Недостижимая цель, не светит жизненная победа царю Фёдору. Но если бы не являлись миру – хоть изредка – такие вот отчаянно чистые души, единственное, пожалуй, что оставалось бы нам – это свара между всяческими шуйскими и всяческими годуновыми, выморочная и бесконечная. И часто кровавая.
Хотя Иван Шуйский, каким показывает его Валерий Абрамов, вызывает и симпатию, и живой человеческий отклик. Но начал Шуйский играть по правилам, ему душевно не свойственным. Тема выстраданного и непоправимого заблуждения звучит у артиста пронзительно: «Сегодня понял я, что чистым тот не может оставаться, кто борется с лукавством» . Ради блага России, как понимает его Иван Шуйский, пошёл он непрямым путём – и кончил бесславно, только успевши сказать людям, что виновен и на такого царя, на святую его царицу поднимать руку – тяжкий грех.
В роли царицы Ирины, сестры Бориса Годунова, я видел Татьяну Морозову и Алису Богарт. Обе актрисы играют душевный разрыв между мужем и братом так, что видно: режется по живому. Ирина Татьяны Морозовой с мужем – безраздельно и на равных. Ирина Алисы Богарт – чуть больше в себе, и родство с братом, антагонистом мужа, теснее. Актёрские нюансы, свобода внутри общего замысла – знак режиссуры, верной традициям русского психологического театра.
Только ведь и Борис Годунов хочет блага отечеству. Но если Иван Шуйский ради этого блага пошёл непрямым путём, переступая через себя, то для Бориса Годунова такой путь – единственно возможный и органичный. Муки совести настигнут его потом, в позднюю пору, за пределами пьесы «Царь Фёдор Иоаннович». Но вот я смотрю на артиста Николая Козака в роли Годунова и чувствую в сцене, где он, отстранённый от власти, не видя иного выхода, решается на самое страшное из преступлений, убийство ребёнка, – чувствую, как что-то шевельнулось в его тёмной душе, что-то не свойственное её изначальной цельности. И вспоминаю Козака в роли короля Клавдия – «Гамлет» был поставлен Борисом Морозовым несколько лет назад. Там были корчи задавленной совести и мгновения прозрения, мучительного и бесполезного. От этого Клавдия и от этого Годунова – прямая дорога к Годунову пушкинскому: