— Ты похожа на свою мать… Очень похожа.
— Мне говорили, — холодно ответила она.
Он поднял руку, словно собираясь перебить, но опустил так же быстро, внезапно засмущавшись, какими старыми выглядят раздувшиеся костяшки его пальцев.
— Но ты мне так и не ответила. Что ты здесь делаешь?
— Тебя ищу.
— Это понятно. Вопрос — зачем?
На этот раз гнев проступил наружу. Она даже сощурилась. Ахкеймион не переставал ожидать наемных убийц как от Консульта, так и от аспект-императора. Но тем не менее с годами мир за пределами горизонта становился все менее и менее значимым. Все более абстрактным. Попытаться забыть, попытаться не слышать, когда внутренний слух постоянно напряжен, было почти так же трудно, как попытаться ненавистью избавиться от любви. Сперва ничто, даже если схватиться за голову и кричать, — ничто не могло заглушить воспоминание о кровавой вакханалии. Но в конце концов, рев понемногу затих, остался гул, а гул превратился в глухой ропот, и Три Моря стали чем-то вроде легендарных подвигов отцов: достаточно недавние, чтобы в них верить, и достаточно далекие, чтобы о них не думать.
Он обрел покой — истинный покой, — ведя свою причудливую ночную войну. Теперь же эта женщина грозила все уничтожить.
Он почти прокричал, когда она не ответила:
— Зачем?!
Она отшатнулась, опустила взгляд на детские каракули у своих ног: раскрытый рот расползся чернотой, как трещина по мрамору, а глаза, нос и уши разместились вдоль краев безгубого лица.
— П-потому что я хотела… — У нее перехватило горло. Глаза метнулись вверх — казалось, им требуется противник, чтобы сохранять сосредоточенность. — Потому что я хотела знать, правда ли… — Она нащупала языком раскрытую рану рта. — Правда ли, что ты мой отец.
Его смех прозвучал жестоко, но если и так, она и виду не подала, что оскорблена — по крайней мере, ничем не выдала внешне.
— Ты уверен? — спросила она, и голос ее, как и лицо, был бесцветным.
— Я встретил твою мать уже после того…
В одно мгновение Ахкеймион увидел все, написанное языком, который почти не отличался от угольных каракулей у них под ногами. Эсменет не могла этого не сделать, она должна была воспользоваться всей своей властью императрицы, чтобы вернуть себе ребенка, о котором она запрещала ему упоминать все эти годы… Найти девочку, чьего имени она никогда не произнесет.
— Ты хочешь сказать, после того, как она меня продала, — подсказала девушка.
— Был голод, — услышал он собственный голос. — Она поступила так, чтобы спасти твою жизнь, и потом вечно казнила себя.
Он еще не договорил, но уже понял, что говорит не то. Ее глаза вдруг стали старыми от усталости, от бессилия, которое приходит, когда снова и снова слышишь одни и те же пустые оправдания.