Вот и сейчас, на собрании, Рахимджанов многого не понимал. Подумать только: если предполагался такой оборот дела, зачем же его послали? Может быть, кто-нибудь интригует против пего?
Так думал Рахимджанов, все же ие забывая улыбаться.
Муминов видел его насквозь — и жалел, несмотря ни на что. А вот Джамалова он не жалел. Но чувствовал: на сей раз осторожный прокурор выйдет сухим из воды. И все-таки в дальнейшем конфликта не миновать!
Джамалов сидел на другом конце стола, изредка поглаживая свои пепельные, бобриком отросшие волосы. Рядом расположился Палван. Этот, напротив, не пошевельнулся ни разу. Тюбетейка лежала у него на коленях, и массивная бритая голова с крутым лбом и глубоко спрятанными глазами казалась отлитой из чугуна.
Сейчас Палван думал все об одном: чего-то он не угадал, что-то недопонял, несмотря на свой богатый опыт! Кажется, бита его карта… Тут опять, едва в зале затихло после упоминания о Тильхате, вскочила Апа, крикнула:
— Если нужны свидетели, выслушайте меня! Я свидетель!
Равшан скрипнул зубами. «Пустоголовая баба! Зачем только я связался с тобой и со всей этой мразью?!.»
Словно угадав его мысли, поднялся Латиф, тоже что-то начал доказывать. Но его заглушил голос из глубины зала:
— Дайте мне сказать!
Голос дрожал от напряжения, и все смолкли.
А вдоль прохода пробирался к сцене Валиджан.
— Дайте ему слово! — послышалось со всех сторон. — Говори, Валиджан! Смелее!
— Мне трудно говорить, вы понимаете, — начал он, хмуря густые брови. — Стыдно мне сейчас… Можете обвинять, как хотите… Но я должен сказать правду: Латиф-чапани уговорил меня, и я поддался. На председателя наклеветал. Но молчать больше не могу!.. Вот, об этом и Шарофат написала вам. — И он вытащил из кармана сложенный листок.
Это было обращение Шарофат к общему собранию колхозников.
Валиджан стал читать, но тут в глубине зала вдруг поднялась какая-то суматоха. Затем раздался резкий и высокий голос женщины:
— Отпусти сейчас же! Как ты смеешь? Отпусти, говорю тебе!..
— Что там такое?! — почти в один голос крикнули Муминов и Муборак, вскочив со своих мест.
Тотчас среди общего шума раздался другой женский голос, спокойный и властный:
— Сейчас же отпусти ее, сынок! Кому говорю? Как не совестно!..
В проходе расступились, и к сцене, поправляя платье и платок на голове, торопливо прошла Нурхон, жена Султана; за ней Огулай. Обе они остановились перед сценой. Огулай взглянула на Мутала.
— Я слышала твои слова, сын мой. Спасибо тебе за правду! — Потом она обернулась к Нурхон: — Теперь ты говори, невестушка. Все расскажи! Как мужа твоего, моего сына, сбили с пути и запутали. А уж я… не умею…