Казарма погрузилась в сон. Умаявшись на работе во время воскресника, солдаты быстро притихли на своих койках. Дыхание спящих людей, тихое, как шелест ветра в траве, едва угадывалось.
Олег поплотнее закутался в одеяло, постарался расслабиться, но сон по-прежнему не шел к нему. Почему-то вспомнился лазарет, недели, проведенные там, провалы в беспамятство и дурноту. И словно поймав то ощущение, организм теперь отказывался успокаиваться: не было никакой возможности уснуть.
Мысли как-то произвольно остановились на кровавых эпизодах боя в горах на высоте 2201. Вспомнились лица и голоса малознакомых тогда еще боевых соратников Шухавцова, Кудреватова, Муравьева, погибших в своей первой схватке с врагом. Вслед за ребятами из темноты выплыли отъевшиеся физиономии четверки душ – манов, хотевших зарезать Олега на пологой террасе высоты, их изъеденная оспой кожа, всклокоченные густые бороды, глаза без признаков духовной жизни.
Бестужев почувствовал нарастающую горячую волну страха и злости, что охватила его тогда. Это было как отголосок, как далекое эхо, но все же кровь запульсировала быстрее, застучало в висках, тихо заныл свежий рубец на ноге. Вновь, с отчаянием и болью за погибших десантников, Бестужев начал непроизвольно сравнивать их – душманов и наших ребят.
«Постой, – остановил он сам себя, – не зарывайся. А разве можно одну человеческую жизнь считать достойнее другой? Ведь у каждого из нас только одна, и каждый ею дорожит. Разве вина этих грязных и бородатых муджахедов, что они родились именно на этой земле и именно в этих условиях, что отцы и родственники погрязли в долгах у баев и теперь дети платят за эти долги кровью? Разве виноваты они в том, что сызмальства почитали коран, потому что никакой другой науки здесь нет, что усвоили быт и обычаи своих предков?
Ну ладно, ладно, – осадил он сам себя, – не надо устраивать дискуссию с самим собой после отбоя. Спи-ка лучше».
Он перевернулся на бок, поудобнее устроился на подушке, вслушиваясь в мерное дыхание Лехи. Оно было тихое, как легкая утренняя волна, набегающая на песок. Если удастся войти в его ритм, наверняка сон тут же одолеет и его, Олега.
Где-то далеко прокукарекал шальной петух, перепутав время. Отчетливо и ясно доносился стрекот цикад, и это были единственные звуки. Казарма словно растворилась в сне, затихнув и замерев. Вдруг вспомнились рассказы ребят в госпитале, как «духи» снимали заснувших часовых, как вырезали их ночами.