— Сперва тяжело, а потом привыкаешь, — негромко, для меня одной проговорила она. Молодые послушницы сидели у раскрытой двери, слишком далеко, чтобы разобрать ее слова. Губы у Антуаны ярко-красные, пухлые для монахини, в глазах отблески пламени. — Со временем ко всему привыкаешь.
Я молча потрясла обожженной рукой.
— Не дай Бог твоя тайна откроется, — не унималась Антуана. — Тогда работать тебе в пекарне до старости. Так же, как и мне.
— Какая тайна?
Антуана хищно оскалилась, и я удивилась, что считала ее апатичной пустышкой. Заплывшие жиром глазки светились дьявольским умом, и на миг я даже ее испугалась.
— Твои встречи с Флер, какая же еще? По-твоему, я ничего не заметила? — Теперь, помимо злорадства, в ее голосе звучала горечь. — «У толстухи Антуаны куриные мозги», — так ведь все думают? «Толстухе Антуане только бы пузо набить!» У меня тоже был ребенок, но оставить его не позволили. Почему тебе можно? Чем ты лучше других? — Антуана заговорила еще тише, алые отблески пламени так и плясали в ее глазах. — Конец тебе, если мать Изабелла прознает, и отец Сен-Аман не поможет. Не видать тебе Флер как своих ушей!
Я смотрела на нее во все глаза: вот так Антуана! Ничего общего с размазней, которой палец покажи — разрыдается. Сейчас она больше напоминала базальтовую статую нашей низвергнутой святой.
— Не выдавай меня, Антуана, — зашептала я. — Угощу тебя…
— Чем? Сиропом? Конфетками? — рявкнула Антуана так, что молодые послушницы с любопытством подняли головы. Антуана шикнула на них, и любопытство мигом пропало. — За тобой должок, Августа, — прошипела Антуана. — Помни, за тобой должок. — Она отвернулась к своим хлебам, и до конца того утра я видела лишь ее бесстрастную спину.
Наверное, мне стоило вздохнуть с облегчением. Выдавать меня Антуана явно не собиралась. Неожиданная неподкупность — вот что пугало, а еще больше фраза «За тобой должок». Это же любимая песня Черного Дрозда!
Вечером после комплетория я пошла за водой для умывания. Солнце село, на мрачном темно-фиолетовом небе таяли алые борозды. Двор пустовал, ведь сестры уже разбрелись, кто в каминную, кто в дортуар готовиться ко сну. В голых окнах горел теплый желтый свет. Колодец еще не готов: его нужно обнести оградой и обложить камнем изнутри. Во мраке почти не виден ни он, ни заборчик, наспех сколоченный, чтобы никто не свалился. Ворот, барабан, ведро на веревке, тонкая тень на лиловой земле. До колодца двенадцать шагов. Шесть. Четыре. Тонкая тень метнулась прочь. На фоне темнеющего неба бледное личико казалось синюшным, а взгляд был удивленный и — готова поклясться! — виноватый.