56. 7 сентября 1611. Бродячий театр Иоанна Постника
Не всем воспоминаниям суждено померкнуть. Теплая погожая осень, славный городок, но часть меня до сих пор мокнет под дождем в монастырской часовне. Часть моей души не то умерла там, не то воскресла — сама не знаю. Я в чудеса не верила, а в тот день узрела нечто, изменившее меня, пусть несильно, зато навсегда. Возможно, в тот день меня защитила святая Мария Морская. Сейчас, целый год спустя, я почти в это верю.
Веревка уходила из-под ног. Наверное, мне мышцу свело, или натяжение совсем ослабло, или гнилые подмости не выдержали. На миг я совершенно спокойно застыла во всполохе молнии, точно муха в янтаре. В последнем отчаянном порыве потянулась за пустотой, в голове была одна-единственная мысль: «Почему я не птица?» Растопыренные пальцы цеплялись за воздух.
Тут прямо перед носом что-то мелькнуло — эфемерная паутинка, нет, веревка! Чудо, самое настоящее чудо! Я едва не упустила ее, в последний миг сообразив: надо ловить. Правой рукой не получилось, но координация сработала, я крепко схватила веревку левой и закачалась в воздухе. «Не верю! Не верю!» — эхом раздавалось в моем сознании, но тут я увидела бледное личико. Да, вон оно, из прорехи в крыше выглядывает. Взгляд серьезный, губы шевелятся, хотят мне что-то сказать. Я все поняла.
Перетта не бросила меня. Небось вскарабкалась по подмостям, которые оставили работники, и в брешь наблюдала за жутким спектаклем. Я подтянула себя наверх — умение лазать по канату, подобно танцам на проволоке, быстро не потеряешь — и заползла на скользкую крышу.
Без сил я лежала на мокрой дранке, а Перетта обнимала меня и радостно ухала. Под нами слышался шум, далекий и непонятный, как шелест прибоя. Кажется, я ненадолго потеряла сознание, с головой погрузилась в дождевую влагу и терпкий запах моря. Больше мне не летать, Эйле навсегда простилась с публикой…
Перетта решительно меня растолкала. Я разлепила веки и увидела целую пантомиму: «конь» — жестом показала Перетта, «скорее», потом жест, всегда означавший Флер. Еще раз — Флер, конь, скорее. Я села, голова сильно кружилась. Маленькая дикарка была права: чем бы ни закончилась драма Лемерля, мне задерживаться не следовало. Сестра Августа тоже попрощалась со зрителями, и, по большому счету, я об этом не жалела.
Перетта за руку потащила меня вниз, к стремянке, которая стояла у крутого ската крыши футах в пятнадцати от нас. Высоты Перетта не боялась, по мокрой крыше лезла с кошачьим проворством, ловко удержалась на водосточном желобе, пропуская меня. Дождь хлестал по лицу, стучал по голове, гром гремел так, словно скалы рушились, неподалеку молния ударила в дерево, которое теперь озаряло округу кровавым сиянием. Казалось, наступил конец света, а мы с Переттой хохотали как безумные. Мы радовались силе грозы, моему спасению и с удовольствием представляли, какую взбучку устроят Лемерлю разъяренные монахини…