То, что нас переоценивают, спасало нас уже не однажды. Что все же стояло в 1939 году на западе? Ничего кроме линии Зигфрида. И он был только песком в глаза врагов и собственного населения! Большей частью эти укрепления были только на бумаге, убедительно отображенными, разумеется. Наши победы — это дары свободы. Мир говорит о прусском рабском повиновении — и слава Богу! При этом мы давно бьем их с как раз противоположным подходом. Но это требует неутомимого упражнения, обучения, дисциплины, которая становится совершенной свободой, как только получаешь в руки свою задачу. Тут лежит тайна. Свобода, так один однажды объяснил, — это дочь самовоспитания. Любая свобода, если она хочет удержаться, основывает на нем. Оно — ключ.
Чем больше самодисциплина, тем меньше требует она и устрашающих наказаний. Знаете ли вы, что они гораздо строже, чем у нас, не только у русских, но и у англичан, французов и даже у американцев? Очень немногие знают это. Все же, другие никогда не обошлись бы нашими военными законами. Чем больше анархии у народа в крови, тем больше полиции требуется ему — это старое правило. Париж, например, нуждается в троекратно большем количестве полицейских, чем гораздо больший Лондон. Чем неохотнее повинуются, тем строже поневоле будет принуждение.
— Плохой солдат лучше всего исполняет свой долг, когда его капитан стоит с ним рядом, — дополнил философствующий силезец, — хороший, когда он один…
— И да, и нет! — ответил средний всадник. — Некоторые благодаря своей близости, своему личному примеру увлекают за собой своих даже самых смелых подчиненных, достигая еще лучших результатов. Вспомните о принце Евгении, о Наполеоне, Блюхере, эрцгерцоге Карле.
— Несмотря на это, — последовал ответ, — свобода — это что-то внутри нас. Без внутренней свободы нет никакого внешнего излучения. Тот, кто с самого начала ищет свободу снаружи, ищет ее напрасно.
— Снова и да, и нет. Она также и снаружи в ширине гор, моря, степи, пустыни, в неограниченности постоянно изменяющихся облаков, в глубине звездной зимней ночи. Только мы сначала должны быть свободны сами, свободны внутри, чтобы видеть все это и также воспринимать в нас. Наше дыхание должно быть настолько свободно, как дыхание того, что охватывает нас. И если это так, то мы, однако, тоскуем по единству — со всеми, с природой, с Богом, с возлюбленными, с нами самими. Свобода взывает к единству — назови это связью, назови обязательством — но никогда не к равенству. Существует блаженное чувство свободы, и почти всегда это в то же время чувство единства. Пожалуй, нет никого, кто еще ни разу не ощущал его. Но никто еще не сообщал о приятном чувстве равенства — равенства с любым.