Валериан лениво потянулся как бы спросонья и отвечал сквозь зубы:
— Нелепая толпа, maman, не стоит и смотреть!
— Да, но, однако, это трогательно!
— А я так думаю — нимало.
— Но да, но все-таки ведь это вера!
— Не знаю, право!
— А вообрази, наш швейцар: он, должно быть, совершенный нигилист.
— Он, кажется, когда-то славился другим.
— А именно?
— Он помогал переводить нигилистов. О нем знает ваш генерал.
— Но как же, — я его спрашиваю, — что это значит? А он отвечает: «Необстоятельный народ-с мечется, а не знает чего».
— Он, однако, умно вам ответил.
— Ну, полно, пожалуйста! Но что за глупые, вправду, чего они все разом хотят?
— Вероятно, они хотят, чтоб их вытолкали и побили.
— И какие гадкие: испитые, оборванные!
— Ну да, труждающиеся и обремененные. Тут, верно, где-нибудь Jean или Onthon.
— Гляди, пожалуйста: вот и эта бойкая женщина, на которую жалуются. Взаправду, смотри, как она их царапает!
Валериан встал и оживился.
— А-а! — сказал он, улыбаясь, — вот к этой я неравнодушен. Это личность с характером, ее зовут как-то вроде Елизавет Воробей;[379] она вывозит знаменитость в свет, и бьет, и царапает ту самую публику, которая сделала им всю ихнюю славу. По-моему, она да Мещерский[380] только двое и постигли, что нужно людям, которые не знают, чего хотят. Пойду смотреть, как она этих олухов лущит!
Walerian вышел в переднюю, где было темно, но у лампы возилась со спичками та самая красивая горничная с китайскими глазками, которая несколько времени назад ласково позволяла генералу целовать ее в шейку. Увидав ее, Walerian поморщился и стал надевать перчатки.
Девушка бросила спички и хотела уйти, но опять остановилась. Она была неспокойна, и лицо ее разгоралось и принимало дерзкое выражение.
Молодой человек это заметил и, вскинув на голову фуражку, стал сам надевать без помощи свое пальто.
Девушка посмотрела на него искоса и решилась ему помочь. Она взяла у него из рук пальто, но едва лишь он начал вздевать его в рукава, как она бросила пальто на пол и исчезла за вешалкой, где была маленькая дверь в каютку, служившую ей помещением. Из этой каютки на парадную лестницу выходило маленькое зеркальное окошечко, затянутое голубою тафтой.
— Свинья! — прошептал вслед ей Валериан и, подняв с полу пальто, отряхнул и надел его без посторонней помощи, а потом, выйдя на лестницу, торопливо побежал вниз по ступеням. Но быстрота его не спасла, и вслед ему из окна раздалось:
— Ишь, сгорбил как виноватую спину! Думает, не знаю, куда поспешает! Драть бы вас с вашим старухам-то!
Но Валериан убегал и старался не слушать о том, чего, надо думать, он заслужил.