С первого взгляда может показаться, что влияние социальной системы на человеческие желания и на видение людьми самих себя является решающим возражением против договорной концепции. Можно подумать, что эта концепция справедливости опирается на цели существующих индивидов и регулирует общественный порядок с помощью принципов, которые люди, руководствующиеся этими целями, могли бы выбрать. Как же, в таком случае, эта концепция может определить архимедову точку, с которой будет оцениваться сама базисная структура? Может показаться, что как будто существует единственная возможность, а именно, оценивать институты в свете некоторой идеальной концепции личности, к которой мы приходим на перфекционистских или априорных основаниях. Но, как ясно показывает объяснение исходного положения и его кантианская интерпретация, мы не должны упускать из виду совершенно особую природу этой ситуации и широту принципов, принятых в ней. Относительно целей сторон принимаются предположения лишь самого общего характера, а именно, что их интересуют первичные социальные блага, те вещи, которые делаются людьми независимо от их других желаний. Конечно, теория этих благ зависит от психологических посылок, которые могут оказаться неверными. Но идея заключается в определении некоторого класса благ, которых обычно хотят люди в качестве части своих жизненных планов, благ, которые могут включать самые разнообразные типы целей. Предположение о том, что стороны желают этих благ, и основанная на этом предположении концепция справедливости вовсе не означают ее привязки к определенной структуре человеческих интересов, так как последние могут быть порождены определенной системой институтов. Теория справедливости на самом деле предполагает теорию блага, но в широких границах это не предрешает выбора людей в отношении того, какого рода людьми они хотят быть.
Однако как только получены эти принципы справедливости, договорная концепция накладывает определенные ограничения на концепцию блага. Эти ограничения следуют из приоритета справедливости над эффективностью и приоритета свободы над социальными и экономическими преимуществами (если предположить, что лексический порядок сохраняется). Ведь, как я уже замечал раньше (§ 6), эти приоритеты означают то, что стремление к вещам, внутренне несправедливым, или такие стремления, которые могут быть удовлетворены лишь путем нарушения справедливых устройств, не имеют веса. Выполнение этих желаний не имеет ценности, и социальная система не должна их поощрять. Далее, нужно принимать в расчет проблему стабильности. Справедливая система должна генерировать собственную поддержку. Это означает, что она должна быть устроена таким образом, чтобы вызывать в своих членах соответствующее чувство справедливости, действенное желание вести себя в соответствии с ее правилами, исходя из доводов справедливости. Таким образом, требование стабильности и критерий препятствования желаниям, вступающим в конфликт с принципами справедливости, налагают дальнейшие ограничения на институты. Они должны быть не только справедливыми, но и устроены таким образом, чтобы поощрять добродетель справедливости в тех, кто принимает в них участие. В этом смысле принципы справедливости задают частичный идеал личности, который должны уважать социальные и экономические устройства. И, наконец, как показала аргументация в пользу встраивания идеалов в наши рабочие принципы, эти два принципа требуют определенных институтов. Они детерминируют идеальную базисную структуру, или очертания таковой, по направлению к которой и должен развиваться курс реформ.