— Господа присяжные оценят эти слова,— добавил мэтр Вуарен.
Присутствующие сочувственными взглядами провожали отца Джона Белла, пока он шел к выходу. Затем взгляды, уже осуждающие, переместились на Жака Вотье, но поскольку каждый понимал, что никаких чувств на его лице не прочитать и даже догадаться о них нельзя, возрастающую в зале враждебность должен был почувствовать один только Дельо.
Даниель не осмеливалась даже взглянуть на своего старого друга. Она вдруг почувствовала величие и тягость профессии, о чем ей так часто говорил Дельо. Ей казалось несправедливым, что он один в этот момент испытывает гнет всеобщего осуждения, которого не заслужил. Но зачем же тогда он взялся быть защитником в этом деле?
Она представила себе бедного Джонни — одного из тех замечательных красавцев джи-ай, которыми восхищался мир за их беззаботное мужество и обаятельную непосредственность. Ей было жаль отца, с таким достоинством переносившего горе. И причиной этого страдания было преступление, совершенное полусумасшедшим! Ведь сказал же инспектор Мервель: это необъяснимое убийство могло быть совершено только помешанным, возжаждавшим внезапно крови, или садистом из зависти к настоящей мужской красоте. Отвращение Даниель и всех присутствующих к обвиняемому особенно усугубляло то, что Вотье оставался неподвижным в своей загородке, безучастным ко всему происходящему. А между тем он знал обо всем, потому что переводчик на фалангах его пальцев передавал ему каждое сказанное слово. Ему было хорошо известно, например, что тут присутствует отец его жертвы,— даже в этот миг он не дрогнул.
Пригласили восьмого свидетеля.
— Ваше имя?
— Режина Добрей,— опершись на барьер, ответила элегантная молодая женщина.
— Какова степень вашего родства с обвиняемым?
— Я его сестра.
— Можете вы нам рассказать, мадам, о вашем брате?
Виктор Дельо приоткрыл глаза и с любопытством стал наблюдать за свидетельницей. Молодая женщина тотчас приступила к рассказу.
— Не знаю, виновен Жак или невиновен, но когда я узнала из газет о преступлении на «Грассе», была не слишком удивлена... Потому что прожила с братом первые десять лет его жизни в доме родителей на улице Кардине. И могу сказать, что все это время Жак был для нас причиной ежедневных мучений. Мы совершали невозможное, чтобы попытаться воспитать его и сделать его жизнь сносной. Любовь усиливалась жалостью к этому ребенку, который не мог ни видеть, ни слышать, ни говорить с нами. Отец приставил к Жаку дочь нашей служанки Мелани, чтобы кто-то постоянно о нем заботился. Отец принял это решение только после того, как убедился, что Жак ненавидит нас всех. В семь лет брат был уже зверенышем, который впадал в ярость, встречал нас воплями, когда мы заходили к нему в комнату. Я могу утверждать, что Жак был не только тяжелым испытанием для нашей семьи, но и подлинной причиной собственного моего несчастья...