А все услышанное уже потом переваривали, в поезде. Молча переваривали. Пленка эта в мозгу отпечаталась, как на камне вырезали. Сутки ехали, и каждый о своем думал, в смысле — об одном и том же. Молчали и думали. Попутчики нас даже спросили: «Вы не на похороны едете?» Типун им на язык!
…От вокзала долго добирались, городок разросся, Саша путался в новых улицах, да и старые призабыл. Звоним в квартиру бабушки Оли — никого, закрыто. К соседке позвонили. Открыла старушка симпатичная, мы представились, она тут же закудахтала:
— Ромочкины родители? Ах, какой мальчик! Золото! За бабушкой в больнице ходит и мне молочка, хлебушка в магазине купит. Мы с Ольгой — обе колченогие, полдня до булочной ползем. А Ромочка! То есть и вы, должное отдать, прислали его на помощь. Ольга-то после операции только на костылях полгода будет передвигаться. А как на них по гололеду? Собес не каждую неделю приходит. Ключ от ее квартиры у меня, сейчас принесу. Я, грешница, раньше вас злым словом поминала — бросили мать, носу не кажут. А она оправдывала. Правильно! Такого внука вырастили — загляденье. И вежливый, и участливый, и, прямо сказать, не современный, не то что шпана наша лысая. Я-то его не признала сразу. Так ведь никогда и не видела! Утром звонит в дверь, я, говорит, Рома — бабушки Оли внук. Ну, думаю, наводчики-воры, пронюхали, что человек в больнице. Милицией пригрозила и поганой метлой. А он: можно рюкзачок у вас оставить, и скажите, как больницу найти. Вечером записку от Оли принес. Уж она, сердешная, наверное, рада была! И вас благодарила!
Соседка говорила и говорила, замок открывала, на все лады нахваливала нашего сына, а мы лица прятали. Стыдно!
Потом она ушла, и остались мы одни в убогой квартирке. Мебель старенькая, салфетками кружевными нищета прикрыта. Саша на стул сел и руками за голову схватился. Страдает мужик — больно смотреть. Мне и самой лихо, кошки уж не по сердцу скребут, а по тому, что от сердца осталось. Я подошла к мужу, голову его к себе прижала. Он меня руками обхватил крепко, прямо воет:
— Что же я за сволочь! Мать! Сын! На что жизнь тратил? Ты тоже… меня прости!
— Не убивайся! — плакать не плачу, а слезы ручьями бегут. — Ты ни в чем не виноват. Работал, жилы тянул, а я… От начала до конца во всем виновата. Хотела, чтоб лучше было, а теперь посмотреть — и мать, и жена, и невестка я никчемная…
Рыдали мы на пару, обнявшись, так по покойнику не плачут, а мы по себе — по здоровым и сильным.
Потом как бы и стыдно немножко было, но легче на душе стало — точно. Я Саше предложила порядок и чистоту в доме навести. Бабушке Оле сил хватало только в центре прибрать, до углов да окон руки не доходили. В больницу нам почему-то боязно идти было. Сходили в магазин, купили продуктов и моющих средств. Шесть часов квартиру драили. Саша прежде за тряпку никогда не брался, а тут добросовестно трудился, по моей подсказке, конечно. Во дворе веревки натянули, чтобы постиранные шторы, покрывала да бельишко высушить. Наверное, со всех окон народ смотрел, когда Саша с тазиками бегал и прищепками белье закреплял.