Парижский рейс из-за непогоды задерживался, было даже предположение, что диспетчеры прикажут ему садиться в Пулкове, что оказалось бы весьма некстати. Гольцов больше часа прослонялся по зданию аэровокзала, рассматривая в витринах хохлому и посадские платки. Наконец на табло прибытия высветился номер парижского рейса, совершившего посадку, и к тамбуру таможни потянулись немногочисленные встречающие. Малышев с арестованной вышел через служебный выход. Женщина была в наручниках, которые, чтобы не привлекать внимания, прикрыли кожаным плащом. Кроме Гольцова парижский рейс встречали двое работников ГУБЭП, которым следовало передать арестованную. Георгий заметил губэповцев в последний момент: двое мужчин плотного телосложения быстрым шагом пересекали зал.
— Все в порядке? — кивком поздоровавшись с Малышевым, спросил Георгий.
Лейтенант ответил односложно: да.
Что характерно: обладая цепкой памятью на физиономии, Гольцов арестованную с первого раза не распознал. Женщина не привлекла его внимания: высокая, европейские черты лица, белокурые прямые волосы заплетены в короткую тугую косу. На вид лет двадцать пять. Она была простужена и время от времени кашляла, уткнувшись носом в плащ. Гольцов еще подумал: «Не столько больна, сколько чувствует себя неловко и прячет лицо». Обратил внимание на ее руки: ногти коротко подстрижены, без маникюра, пальцы длинные, без украшений. Руки работающей женщины.
Формальности с передачей арестованной заняли не больше двадцати минут. За это время Малышев успел сбегать в ближайший аптечный киоск и вернулся, держа в руках упаковку бумажных носовых платков. Отдал их арестованной, она кивнула, прошептала едва слышно глухим голосом: «Спасибо». Гольцов отметил про себя этот жест лейтенанта и заметил, что губэповцы тоже обратили на него внимание, но все сделали вид, будто ничего особенного не произошло. После передачи арестованную посадили в зеленый бронированный «уазик» и увезли. Гольцов и лейтенант пошли на автостоянку.
По дороге в Москву Юра сидел как в воду опущенный. Видно было, что лейтенант чем-то крепко расстроен.
— Что с тобой? — поинтересовался Георгий.
— Ничего.
— Устал?
Малышев промолчал.
— Как все прошло?
— Нормально.
— Как погода в Париже?
— Тепло.
— Знаешь, никогда так больше не делай, — не столько упрекнул, сколько посоветовал Георгий. — Это запрещено. Я о подарках.
Малышев мотнул головой, усмехнулся: так, мол, и знал, что об этом будет разговор.
— Это же не подарок, — буркнул он.
— Я знаю. Но так больше никогда не делай. Понял меня?
— Есть.
— Хорошо, что попались нормальные мужики. Вообще-то могли придраться.