Несколько минут он сканировал взглядом ее тело, надеясь обнаружить какие-либо визуальные признаки «интересного положения». Убедившись, что на собственные силы рассчитывать в таких вопросах не приходится, он решил нарушить молчание:
— Что с тобой?
В его голосе, как в дорогих духах, звучал сложный эмоциональный букет: раздражение, удивление, недоверие, сомнение и надежда с оттенком восторга.
Люба открыла глаза и посмотрела на него таким взглядом, словно не до конца проснулась.
— Ты?! — Следовало изображать из себя покинутую и несчастную женщину, изумленную приездом мужа. — Надолго?
— Что с тобой? — повторил муж. — Чего валяешься?
Ее всегда раздражала манера Завальнюка выражаться грубо и примитивно. Она отвернулась, ответила:
— Устала.
— Меньше шляйся по кабакам, — посоветовал муж.
Люба не прореагировала.
— Ты ничего не собираешься мне сообщить? — ехидно спросил муж, сверля взглядом ее спину, но ответа не получил.
— Почему я, как дурак, обо всем узнаю последним? — крикнул он.
Она не ответила.
— Это правда, что ты беременна? — прямым текстом заорал он.
— Тебя это интересует? — голосом умирающего не лебедя даже, а колибри простонала жена.
— А ты как думаешь?!
Она молчала, пока Завальнюк не затрубил, как бешеный слон:
— Ну-у-у?
Скорбно сложив руки на животе, Люба поднялась и прошла мимо него, не удостоив даже взглядом, и скрылась в ванной. Имитировать тошноту — дело плевое.
— Ты будешь со мной говорить или нет? — бушевал слон под дверью санузла, но уже менее убедительно.
— Умоляю, оставь меня в покое, — простонала она через дверь. — Мне плохо.
Слон побушевал немного, требуя, чтобы она открыла. В характере Завальнюка вполне логично было бы взломать дверь. То, что он отступил, говорило: он поверил!
Муж удалился в свой кабинет и до ночи провозился в нем. Люба слышала, как Завальнюк тяжело ходит взад-вперед, натыкаясь на мебель. Он швырял тяжести на пол и громко чертыхался. Люба догадывалась, чем благоверный там занят: как всякий нормальный идиот муж, он пытался по памяти восстановить ход прошедших событий и высчитать, могла ли она быть беременна.
Ха-ха! Со времен Адама эта процедура мужскому уму непосильна. Мерзни, мерзни, волчий хвост!
Замысел с ребенком оказался гениальным. Надо отдать должное мерзавцу Леже, совет он подкинул дельный. Завальнюк снова стал оставаться дома ночевать. Первое время он донимал Любу, жестким тоном требуя медицинских доказательств ее «интересного положения». Как бы не так! Она фыркала, куталась в шаль и массировала виски ароматическим маслом. На требования отвечала обиженным молчанием, в котором читались обвинения: это он первый бросил ее, это он проводил ночи неизвестно где, в то время как она носила под сердцем их будущего малыша… Это он должен ползать перед ней на коленках с объяснениями! А он вместо этого оскорбляет жену недоверием, когда она, можно сказать, умирает!