Как объяснить, что требующее силы и мужества самоуничижение покаяния не унизительно, что оно целебно! Выдающийся канцлер послевоенной Западной Германии Вилли Брандт лично не имел оснований считать себя виновным — был участником норвежского Сопротивления. Но, принимая на себя ответственность за преступления государственного режима, с которым сам боролся, он встал на колени перед памятником героям — жертвам варшавского гетто... И поднялся с колен во всем величии раскаявшейся и вечной, необходимой миру Германии.
Недавно грузинский парламент принял постановление о признании геноцида адыгских народов, осуществленного Российской империей... С любимой Грузией связана лучшая пора моей жизни, я высокого, высочайшего мнения о грузинах, и об их дарованиях и о душевных качествах этого народа. И готов признать подобное волеизъявление искренним порывом. Однако в самом выборе момента определенно есть нечто злободневно сиюминутное, слишком связанное с политической ситуацией... Так или иначе, я за то, чтобы инициатива признания принадлежала самой России, не была у нее отнята. И на неизбежном когда нибудь (дай Бог, если уже близком) Суде Истории будут предъявлены не только документы и материальные улики. Появятся и свидетели обвинения: Пушкин, Бестужев Марлинский, Полежаев, Лермонтов, Толстой... И безусловно Лохвицкий.
«Кто не знает, что совесть значит / И зачем существует она...» (Анна Ахматова). Появятся ли свидетели защиты? И какова будет их аргументация?.. Есть вот по своему воодушевленные и, конечно, талантливые стихи выдающегося поэта Константина Случевского, своей убежденностью послужившие апологии империи:
...В великой цели единенья,
Россия шла сама собой.
Одно тяжелое заданье
Скрепляло, как цемент живой,
Всех дробных сил существованье:
Все нипочем, себя долой,
Но только бы в одном удача —
Стать царством и народ спасти!
Что за беда, что на пути
Мы, тут да там, виновны были,
Тех стерли, этих своротили,
Тут не дошли, там перешли?
Спросите каменный утес:
Зачем он тут и там пророс?
Когда он трещины давал,
Он глубоко, до недр, страдал!..
Но ставший русским писателем правнук младенца, среди выстрелов вынутого из пожарища, в дыму и в пыли поднятого к кавалерийскому седлу, сопротивляется этой имперской истине. И может быть, даже не столько смутный «голос крови», сколько более чем внятный голос русской литературы не позволяет забыть и смириться. Литература же эта всегда принимала людей самой разной крови. Отзываясь на появление первого русского писателя черкесской национальности, Пушкин, разумеется, предвидел дальнейшее развитие событий: «Вот явление, неожиданное в нашей литературе! Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно. Мы ни одного слова не хотели переменить в предлагаемом отрывке; любопытно видеть, как Султан Казы Гирей (потомок крымских Гиреев), видевший вблизи роскошную образованность, остался верен привычкам и преданиям наследственным, как русский офицер помнит чувства ненависти к России, волновавшие его отроческое сердце; как наконец магометанин с глубокой думою смотрит на крест, эту хоругвь Европы и просвещения».