Было бы хорошо, если бы в окрестностях был мальчик моего возраста, и он приходил бы ко мне. Или если бы был такой телефон, чтобы мы смогли познакомиться и разговаривать, я и та девочка-полька, которая делала уроки напротив.
Тот противный мальчишка приставал и к ней. Иногда по утрам, когда она выходила из дома и шла в школу, он останавливал ее на улице. Он никогда не ходил в школу. Ясно, что его выгнали отовсюду. Он не мучил ее, как других. К примеру, не подставлял ногу, чтобы она упала, и не щипал ее. Не загораживал ей дорогу, пока она не заплачет. Это было что-то совсем другое.
Сначала я беспокоился за нее, пока не понял, что происходит. Я считал, что когда-нибудь он ударит ее, как всех других. Ему всегда было все равно — мальчик это или девочка, большой или маленький. Конечно, не такой большой, как он. Однако со временем я перестал волноваться и начал злиться. Иногда мне даже хотелось убить его. Он раскланивался перед ней, подметал своей шапкой тротуар и говорил ей всякие вещи, которые ее совсем не смешили. Мне не было слышно, что он там говорил. Это было всегда днем, было слишком шумно. Он загораживал ей дорогу, но когда она повышала голос, пропускал ее. Хотя он и приставал к ней каждый день, в конце концов он всегда уступал. Это было странно. Может, она тоже нравилась ему, как и мне. Это и была та самая мысль, которая меня ужасно злила.
Иногда мне надоедало читать, играть со Снежком и смотреть, что происходит на польской улице. Вдруг я начинал думать о папе и маме. Я не плакал, но лежал и думал о самых страшных вещах, которые могли случиться. Думал также и о польских детях, о том, как им хорошо. Играют на улице. Есть у них дом и все остальное. Но постепенно начинал думать о тех детях, которые прятались когда-то на нашей фабрике, и приходил к выводу, что мне еще грех жаловаться. К тому же я ведь здесь жду отца.
Утром я страшно испугался. Вдруг услышал, что по нашей улице к площади ведут людей. Много людей, группу за группой, как тогда, когда освобождали гетто «Б» и наше гетто. Это продолжалось два дня. Я не осмеливался выглянуть на улицу, только слышал топот множества ног. Топот приближался. Проходил мимо ворот моего дома и постепенно стихал. Раз или два послышался плач ребенка.
Потом, на третий день, рано утром, в то самое время, когда сумасшедшая начала вытряхивать одеяла, я услышал стрельбу. Сначала не придал этому значения. Но выстрелы все учащались. Затем прекращались и вспыхивали в другом месте, немного дальше. Замолкали и возобновлялись ближе ко мне. И так каждый раз. Противный мальчишка бежал по улице и кричал: