Эта уж точно ничего никогда не уронит. Включая собственное достоинство. Наконец первая фраза для разговора, который ему так хотелось завести, всплыла сама собой, как это бывает, когда отвлечешься:
— Это тебя я утром видел, ты снег чистила?
— Да.
— А я тебя за деревенского пацана принял. — Владимир обаятельно улыбнулся.
Наташка, не оборачиваясь, пожала плечами. Ничего удивительного. В ее старой, некрасивой одежде, лохматая, с красным лицом. Не то что теперь. Она закончила с тарелками и вернулась к столу, чтобы собрать бокалы.
Владимир удивился: что это за односложные ответы такие? Нет уж, он заставит ее разговаривать. Пусть хоть что-нибудь скажет, даже пусть возмутится, что ли… Она протянула руку за его бокалом, и он накрыл ее своей ладонью:
— Подожди, я, может, еще…
Она шарахнулась от неожиданного прикосновения, как от удара током:
— Извините, Владимир Иванович…
Разговора не получилось. Черт его дернул… Ладно, еще наговорятся. Он поднялся и отправился к жене. Раз уж все равно рано домой приехал, надо с супругой пообщаться. Тему искать не пришлось, тема на кухне домывала посуду. Людмила отложила книжку, которую только что собралась читать, и с откровенно радостным ожиданием спросила:
— Как тебе помощница по хозяйству?
Только сейчас она сообразила, что не хочет называть Наташку домработницей. Неприятное слово, унизительное какое-то. И для нее, и для Наташки. Владимир, хоть и ждал этого вопроса, вдруг растерялся — голос, голос… Голос не шел из головы, вызывал острое желание услышать его снова. Интересно, она хорошо поет? Обидно, если при таком голосе нет слуха. Он смутился и начал не то что бы врать, а так, придуриваться:
— Девка как девка, ты же специально такую страшненькую нашла. Долго искала?
Людмила тихо рассмеялась: он не видел, какая Наташка вчера появилась в их доме. Тоже вопрос: а вот он вошел бы в Наташкино положение, пожалел бы некрасивую, жутко одетую девочку с синяками? Смог бы доверить ей свой дом с чадами и домочадцами? Человек он, конечно, не злой, но… склонный встречать по одежке, по первому впечатлению.
— Чего ты смеешься, — демонстративно обиделся он. — Все ревнуешь меня? По поводу своей помощницы можешь не волноваться, чухонские мальчики — не мой фасон.
— А что — твой?
Это было прямое напрашивание на комплимент, в который ни он, ни она не верили. Но он произнес то, что она, как он думал, хочет от него услышать:
— Люсик, ты у меня самая единственная.
Ей как филологу — ну ладно, не филологу, а человеку, закончившему филфак, — формулировка «самая единственная» показалась неожиданно откровенной. То есть единственных у меня много, но ты — самая.