— Какая с виду эта твоя скрижаль?
— Широкий полумесяц, покрытый письменами, — быстро ответил мой собеседник.
— Какими?
— Обычными. Лишь при прочтении они вспыхивают священным зеленым огнем.
— Дай мне какой-нибудь письменный текст.
— Какой?
— Любой.
И оторопевший от этой бурной реакции старик протянул мне лист бумаги. А на нем четким почерком струйного принтера изгибалось в вечном танце вызывающе красивое арабское письмо.
— Мать твою, — я вскочил, отчего высокое готическое кресло с грохотом рухнуло на пол. — Эта штука у меня дома! Едем!
Почтенный старец резко хлопнул снизу по столу и одним прыжком перелетел через стол.
— Что же ты молчал? — проорал он на меня, яростно вытаращив круглые серые глаза.
— А что же ты не спрашивал?
Вбежавший секретарь, увидев как мы весело орем друг на друга, торопливо сунул руку под обширную черную рясу.
Дед яростно блеснул в него глазами.
— Машину к первому подъезду, — и заметив заминку, — Бегом!
Секретарь рухнул на одно колено и с громким стуком шарахнул головой по полу.
— Инш-алла, — люто рявкнул в ответ и ломанулся к дверям, выдергивая из-под рясы мобилу.
— Это кто еще? — в очередной раз столкнулся я со странностью этого мира.
На что услышал равнодушное:
— Шахид.
Я поперхнулся услышанным и не смог сдержать следующего вопроса.
— А во что вы веруете?
Брат растер меня презрительным взглядом по полу.
— В Единого Господа Бога нашего. Распятого Христа и брата его Меченосного Магомеда.
— А господь кто? — Обалдел я.
И получил как дубиной промеж ушей.
— Оба.
Я замолк. На бегу такое множество информации усвоить трудно.
Как мы неслись! А в голове моей неслись с той же скоростью мысли. Что я делаю? Вправе ли я вмешиваться в спор, древний как этот мир?
И мне сразу захотелось дать себе затрещину. Я не вправе помочь своим братьям, таким же людям, как и я?! Не надо рефлексий. Эти — мои. А те — чужие. Друг с другом мы сами разберемся. И морды друг другу побьем, и напьемся, и нацелуемся. Но это наши морды и бить их вправе только мы. И если в моей голове осмелился появиться такой вопрос, то грош ей цена, да и тому, на чьих плечах она торчит тоже.
Второй раз за сутки во двор наш со скрипом тормозов, распугивая полутьму раннего утра проблесками фонарей, влетали черные лимузины Святой Инквизиции.
— Одень вот это, — протянул мне вдруг брат Гильденбрандт украшенный камнями обруч.
— Куда?
— На голову.
Он, наверно, уже тогда что-то подозревал, этот зверехитрый инквизитор, человек, верящий сразу в Двоих, последователи которых никак не уживутся в моем мире, привыкший к соседству персонажей из сказок.