Семнадцать пятнадцать. И опять, второй раз за день, дружно на всех этажах ударяют звонки, только теперь они играют отбой. Не успевают они смолкнуть, как десятки дверей распахиваются, одновременно выпуская в коридоры великое множество инженеров обоего пола. Степень готовности коллективы демонстрируют необыкновенную. Будь это пожарная эвакуация, все получили бы высокую оценку. Спустя полминуты ежевечерний исход достигает уже пиковой фазы. Словно кто всыпал дрожжей в инженерный корпус – люди массой выдавливаются через оба подъезда и того гляди начнут выпрыгивать из окон. Даже удивительно, сколько народу могло вмещать в себя это четырехэтажное здание!
Однако Люда на выход не торопится. Во-первых, она опасается, как бы не раздавить в толкучке пакет с молоком, а во-вторых… во-вторых, ей просто некуда особенно спешить. Нет Люде надобности ни в магазин бежать занимать очередь, ни в ясли за обкаканным чадом – она девушка свободная. Пока Трушин обходит опустевшую репрографию, проверяя, все ли обесточено, пока он запирает и опечатывает помещения, Люда вполне успевает привести в порядок свое лицо. Распущен и снова заколот русый хвостик; две свежие капли «Может быть» втерты за ушами…
Но вот и Леша:
– Я готов.
В руке у него железный стаканчик с ключами. Эти ключи Трушину еще предстоит сдать в охрану, поэтому завод они с Людой покидают поврозь. За проходной Леша снова ее догоняет, и девушка, перевесив сумочку на другое плечо, берет его под руку. Рука у Трушина велика в объеме, мышцы плотные по-мужски, тяжелые и круглые. От него немного пахнет потом, но не противно – так когда-то пахло после работы от Людиного отца.
Эдак под руку они и идут – ни дать ни взять семейная пара. Идут и молчат, словно все между ними уже сказано, словно нет друг к другу никаких вопросов. Однако идиллия эта длится только до улицы Островского. Здесь Люде поворачивать на поселок, а Трушину идти прямо – он со своей мамой живет в однокомнатной на «жилдоме». На перекрестке пара останавливается. Люда высвобождает руку из-под трушинского локтя.
– Ну?..
– Ну… до завтра… Эх, сапог-то я твой в цех не отнес.
– Ничего, – Люда усмехается. – До зимы еще далеко.
На этом они и расстаются.
Анна Тимофеевна пьет чай вприкуску. Сахар она колет кухонным ножом прямо у себя в горсти. Мелкие осколки сыплются ей в подол, и тетя Аня собирает их пальцами. Дуська на своих кривых ногах уже прохаживается туда-сюда по кухне. Как всегда к ночи, зрачки у кошки расширены; она то принимается драть когти о бревенчатую стену, то, словно кот, трясет задранным хвостом.