Мои кишки сегодня совсем не работали. Потому и тошнит, наверное. Почувствовав в животе позыв, я беру пакет и двигаюсь в обратный путь, мимо молчаливых построек к лесу, покрывающему весь склон холма. Высоко я не стану забираться. Просто зайду туда, где меня не будет видно. Идти мне трудно. Я поскальзываюсь на плотном ковре из коричневых сосновых иголок. Сокрушая все на своем пути, пробираюсь сквозь заросли папоротника, в которых, словно обглоданные кости, разбросаны гнилые ветки. Кедры бьют меня по лицу иголками, кусты ежевики обдирают ноги. Я боюсь, что наступлю в глубокую яму, заполненную гнилой древесиной и листьями, и потеряю равновесие.
А потом я действительно падаю. Ноги скользят на островке влажного мха, и вот я уже на земле. Обдираю локти о грубую кору, ноги исцарапаны, в смятые чулки сочится кровь. Боль в грудной клетке бьет барабанную дробь под сбивчивый аккомпанемент сердца.
Я обездвижена. Я не могу встать. Так и буду лежать, словно перевернувшаяся на спину божья коровка, яростно машущая лапками в надежде на помощь, которая не придет. Спасения ждать неоткуда, ибо вокруг ни души. Я слышу свое судорожное, шумное дыхание и понимаю, что плачу, — скорее от досады, чем от боли. Все тело болит, но хуже всего то, что я совершенно беспомощна.
Меня охватывает ярость. Я ругаюсь, как Брэм, призывая на помощь все проклятия, которые только могу вспомнить, и выкрикивая их в лесной тишине. Наверное, злость придает мне сил, ибо я хватаюсь за какой-то сук, не обращая внимания, покрыт ли он колючками или иголками, и рывком поднимаюсь на ноги. Ну вот. Я знала, что смогу встать сама. Я это сделала. Гордая, как Наполеон или Люцифер, я стою и окидываю взором только что завоеванную мною землю.
Мои кишки скручивает, и я вспоминаю, зачем сюда пришла. Я присаживаюсь на корточки и тужусь. Без толку. Как глупо с моей стороны — уехать без слабительного. Теперь я как банковское хранилище, к которому нет ключа. Может, позже. Не буду расстраиваться. Просто забуду об этом — много чести моим кишкам. Я не позволю такой недостойной проблеме брать надо мной верх. Но когда тебя распирает изнутри от неприятных ощущений, когда ты дрожишь и потеешь от бесплодных потуг, трудно думать о чем-то другом. Вот в чем унизительность такого положения. Хорошо, хоть никто меня не видит.
Я подбираю свои вещи и сажусь на упавшее дерево. Отдохну немного. Торопиться некуда. Мне нравится это зеленое место с голубым потолком, где солнце греет, а тень освежает, где никто не суетится вокруг меня. Может, мне суждено здесь не прятаться, а искать? Если я буду спокойно сидеть, приказывая сердцу остановиться, послушается ли оно меня?