— Идем, покажу!
Выйдя на террасу, князь приказал убрать с повозки рогожи. На дне, вмерзшая боком в промороженную солому, лежала волчица. Ее мощные лапы были стянуты веревкой и привязаны к неструганой жердине. Из-под веревки кровоточило, и так же сочились кровью сосцы зверя, отчего солома под ней стала розовой. Мутные глаза были полузакрыты, и если бы не часто вздымавшаяся грудь, можно было подумать, что зверь мертв. В нос резко ударило псиной и мочой. Старик отшатнулся. Князь весело заглядывал ему через плечо.
— Хороша зверюга?
Вернувшись в дом, князь, однако, сделался мрачным.
— Егорыч, ты почему не в доме ночевал?
— А потому не ночевал, батюшка, — отвечал дворецкий, — что в доме стало нехорошо-с.
— Что значит нехорошо-с? — усмехнулся Сергей Львович. — Привидения в нем, что ли, поселились?
— Уж не знаю, как это назвать, но только нехорошо-с, — продолжал дворецкий.
— Подай мне хересу!
— Хересу, батюшка, нету.
— Как это нету? — рассвирепел Чернолусский. — Выпил, что ли?
— Я хересу отродясь не пил, — обиделся дворецкий. — Вы его с приятелями выпили.
— Так пошли мальчика к Дардыкину!
— Не стану я мальчика к Дардыкину посылать, — заупрямился Африкан Егорович. — Ему ничего там не дадут, кроме подзатыльников. А не хотите ли моей сливяночки выпить? Чистый медок-с!
— Твоей сливяночкой только клопов морить, — проворчал князь. — Подай водки!
— Хорошо ли, отец, водку с утра пить?
— Хорошо, нехорошо… Делай что сказано!
Князь уже готов был взорваться, но, зная упрямый характер дворецкого, решил действовать лаской.
— Замерз я, дядька, — жалобно сказал он. — Замерз, и растрясло меня. Без водки не засну.
Обращение «дядька» возымело магические действие. Лицо дворецкого расплылось в улыбке, руки задрожали, а в глазах появилось выражение рабского восторга.
— Уж принесу, принесу! Не подать ли еще малосольной капусточки?
— Неси, брат, и капусточку…
Дворецкий принес на подносе штоф с водкой, хрустальную стопку и миску, от которой шел свежий капустный дух, и тихонько вышел.
Выпив водки и не притронувшись к закуске, Сергей Львович воспрял духом и только тогда заметил на ломберном столе письмо. От письма пахло гречневой кашей. На конверте неровным и, как сразу определил князь, женским почерком было написано: «Его Сиятельству, Князю Чернолусскому». Вскрыв конверт, Чернолусский прочитал: «Светлейший Князь! — и самодовольно усмехнулся. — Помните ли Вы еще меня? Помните ли Вы ту, что стала нещасной по Вашей милости? Или вы давно выбросили меня из своево жестокова серца? Князь… Все видит Бог, Князь…»
Он зевнул и бросил письмо на стол.