– Но ты же мог ей сказать… – начал было Сергей.
– Не мог, – отрезал отец. – Не мог я сказать беременной жене, что она обязана встать, чтобы у меня не было неприятностей. Выговорить я этого не мог. А она молодая была и, что будут неприятности, тогда еще не понимала.
Может, это следовало считать глупостью. Но Сергей считать это глупостью не стал. Причина отцовского «не мог» была ему так понятна, как будто происходила из него самого.
– И что? – спросил он.
– Пришли голосовать в половине двенадцатого дня. В клубе, конечно, уже пусто. Только на лестнице стоят начальник академии, парторг и начальник курса. Лица у всех – не передать. Проголосовали мы с Ирой. Идем обратно. Начальник курса ко мне подходит и сквозь зубы говорит: «Февралев, задержись». А он ко мне, офицеру, не должен на «ты» обращаться. Ладно, это игнорирую. Но говорю: «Разрешите проводить жену на улицу». Проводил, вернулся. Ну, и они мне высказали. Никакой адъюнктуры, и служить поедешь в самую глубокую дыру, какая только есть на карте, и из дыр таких не вылезешь. Так оно и вышло.
Сергей вспомнил, как замерзала вода в тазу, над которым брился отец, как через картонную стенку барака было слышно каждое соседское слово… И что мама так и не научилась колоть дрова, тоже вспомнил.
Она не захотела встать в половине девятого. И отец ее ни разу в этом не упрекнул.
– Но она же поехала со мной, – словно подслушав его мысли, сказал отец. – И ни разу не упрекнула меня в том, как прошла ее молодость и как пошла жизнь. Совсем не так, как должна была пойти.
Сергей не понимал, кто из его родителей больше виноват перед другим. Но что перемены, произошедшие с ними после расставания, необратимы, это он понял давно.
А отца он любил и, когда тот позвонил, не мог сказать ему, что торопится.
Из-за разговора с отцом Сергей приехал за Сашей с опозданием, потом была пробка на выезде из Москвы, потом пробка в Солнечногорске… В пробках не было ничего особенного, а сейчас он даже радовался им. Они с Сашей разговаривали, молчали, думали о своем и рассказывали, о чем думают, друг другу.
Ему было очень хорошо с ней, и если бы он видел, если бы чувствовал хоть слабый, мимолетный знак того, что она испытывает к нему что-нибудь, кроме рассеянного приятельского расположения, то, конечно, вел бы себя иначе. Но никаких знаков не было.
Это не изменится, он понимал. Сергей знал, что вследствие долгого общения у людей может появиться только привычка друг к другу. А пустая привычка – это было совсем не то, чего он хотел с Сашей.
Но все равно он радовался, что они вот так вот едут вместе под низкими февральскими небесами.