— Пойдем, Волк, — сказал он.
8
Волк понял, что не сможет пробыть здесь и минуты, как только они вошли в зал.
Помещение было маленьким, темным и сырым. Пахло здесь просто ужасно. Поэт, который обладал бы таким же нюхом, как Волк, назвал бы это «запахом прокисшей мечты». Волк не был поэтом. Он мог сказать только, что преобладает запах воздушной кукурузы с мочой и что его сильно тошнит.
Затем погасли даже те огни, что горели тусклым светом впереди, и комната медленно погрузилась во мрак.
— Джек! — прохныкал Волк, хватая его за руку. — Джек, давай уйдем отсюда, ладно?
— Тебе понравится, Волк, — пробормотал Джек, сознавая всю глубину страдания Волка. Волк постоянно от чего-то страдал в этом мире. Само слово «страдание» определяло его сущность.
— Попытайся.
— Ладно, — сказал Волк, и Джек услышал согласие безо всякой тени сомнения, что говорило о том, что Волк держался за последнюю ниточку своей воли обеими руками.
Они сели в задний ряд — колени Волка неудобно упирались в спинку кресла впереди, кулечек поп-корна (которого ему больше не хотелось) прижат к подбородку. Экран перед ним зажегся ярко-желтым светом. Джек почувствовал острый запах, исходящий из операторской будки, столь обычный для кинотеатров, что его можно было назвать определяющим. Волк почувствовал запах лесного пожара.
— Джек!
— Тшш! Уже началось.
И я засыпаю.
Джек так никогда и не узнает, каких героических усилий стоили Волку следующие несколько минут. Да и сам Волк не вполне понимал это. Он знал только, что пытается отогнать от себя этот кошмар, пытается перебороть самого себя ради Джека. Все должно быть хорошо, думал он, посмотри, Волк, Джек собирается спать, собирается спать прямо здесь и прямо сейчас. И ты знаешь, что Джек не желает тебе зла, и поэтому перебори себя… подожди… Волк!.. Все будет хорошо…
Жизнь Волка протекала по определенному циклу, и сейчас этот цикл приближался к ежемесячной кульминации. Все его инстинкты обострились, и он уже не мог с ними справляться. Рассудок говорил ему, что здесь все будет хорошо, иначе Джек не привел бы его сюда. Но это было похоже на то, как человек, у которого свербит в носу, уговаривает себя не чихать в церкви, потому что это неприлично.
Он сидел, задыхаясь в вони лесного пожара, в темной, смердящей пещере, вздрагивая каждый раз, когда тень пробегала над рядами, с замиранием сердца ожидая, что сверху, из этой тени, что-нибудь упадет ему на голову. Потом волшебный ветер разрушил переднюю стену пещеры, и он остался один на один с запахом своего холодного пота. Он сидел с расширенными от ужаса глазами, когда перед ним сталкивались и переворачивались машины, горели дома и один человек убивал другого.