Достойно удивления, что в этом казенном документе нашлось место и задушевному слову. Вот, например, строки, обращенные к командному составу: «Судя по — человечеству, не должно сверх меры угнетать никого из подчиненных, которых одна истина и начальнические ласки могут заставлять быть усердными и послушными к своим обязанностям». Или: «Имея всем таковым список, при наряде соблюдать действительную очередь так, чтобы один перед другим не отягчался и не имел бы причины затруднять начальство жалобами, не приносящими никакой пользы, кроме хлопот и взыскания с виновных»[92].
Ответственность казака перед миром наступала очень рано. С 7 лет, то есть с того времени, когда церковь признавала необходимым исповедоваться каждому христианину, он уже был совершеннолетним — оценивал свои поступки и нес исправление.
Забота о приобретении сызмальства казаками воинских навыков возлагалась на станичных атаманов, по распоряжению которых в специальных лагерях осваивались практические упражнения, «ибо оное приносит казаку большую честь, пользу и славу, где бы он ни был, и не только обезопасивает его собственную жизнь во всяком случае, но еще охраняет спокойствие другого»[93]. Для достижения этой цели в каждом селении под наблюдением опытных урядников в праздничные или воскресные дни среди малолеток устраивались стрельбы по меткам, учебная рубка и скачки. Об успехах наиболее ловких казачат докладывали в войсковое правление. В 80–х годах прошлого века в строевом составе Кубанского казачьего войска были четырехсотенный полк и батарея из четырех орудий, состоявшие из малолеток. Одетые в белые черкески с красными бешметами и белые папахи, малолетки являли собой надежду войска, живую святыню малого отечества, за нерушимость которой на поле боя любой взрослый казак без промедления отдал бы свою жизнь. Характерно, что большинство храмов на Кубани освящалось в честь святых — воинов: Георгия Победоносца, Александра Невского. К ним по духу можно причислить и церкви, освященные в честь некоторых праздников, скажем, Воскресения (первый войсковой собор), которое понималось как Victoria над смертью.
К идеалам служения «вере» и «отечеству» казак с необходимостью добавлял и третий, нерасторжимый в своем единстве член — «царю». Перед нами одна из загадок казачьего характера. Как получилось, что в символе служения Запорожской Сечи «за веру, отечество и вольность» позднее была произведена замена последней на «царя»? Видимо, в представлениях прошлого века между ними было нечто согласное, общее, что давало основание на их взаимодополнение и даже заменяемость. Это «общее» проистекало от идеального религиозного осмысления понятий, когда истинная «вольность» воспринималась как реализация предельного личностного права на отсечение собственной воли, а «самодержавие» — как вольное изъявление божьей правды и милости через монарха. Расширяя пределы представления об отечестве от Запорожской Сечи до Российского государства, казак по необходимости должен был принять и идею государственности в той форме, в какой она испокон веков существовала на Руси.