— Сама виновата. Затеяла нечестную игру, я тебя предупреждал. Почему не сказала ему сразу, как только вы сблизились? Предложила бы по-хорошему выяснить все о его предке, а ты выбрала окольные пути. — Димка наконец замечает мой покрасневший нос и смягчается. — Ладно, не кисни, главное, что орден у меня в сохранности. Если удастся откопать что-нибудь героическое про его деда, Женя нам первый спасибо скажет.
— Это моя единственная надежда, Дим, потому и еду.
— Ну, бывай. Расцелуй там всех за меня.
Я улетаю одна: маме надо сдавать книгу, папа работает, у Димы намечен спуск на байдарках по реке в компании студентов. Наверное, мне сейчас полезно поменять обстановку, отвлечься от беспрестанных мыслей о Жене, от своих страданий и обид. Да-да, обид! Я смертельно оскорблена его поведением. Неужели он принял меня за беспринципную карьеристку, которая улеглась с ним в постель из корыстных побуждений? Он не почувствовал искренности, редкого душевного единения — тут нельзя обмануться, разве что допустить в девушке безнадежную испорченность. Нет-нет, я этого не заслужила!
Я попыталась все объяснить ему через эсемески, но мои воззвания канули в пустоту.
Все, не думать о нем, не растравлять свои раны. И так ценой неимоверных усилий упаковала в один сосуд осколки, обрывки, ошметки моего прежнего ареала обитания, того, что был до Жени, в попытке восстановиться, снова научиться жить без него.
Я прохожу в самолет, держась необыкновенно прямо, — нельзя расплескать содержимое сосуда, меньше говорить, двигаться, глазеть по сторонам — меня спасет самообладание и выдержка.
Мне досталось место у окна, первая удача, можно смотреть на позлащенные солнцем облачные равнины или на землю в горячей дымке, разлинованную на треугольники и квадратики, вид с высоты успокаивает и настраивает на философский лад. Только бы не уселся рядом какой-нибудь хлыщ, ищущий в дороге развлечений. В прошлый мой командировочный полет один мужик докучал всю дорогу: что читаете, к кому летите, чем интересуетесь? Пытался разговорить, а я даже в полном душевном благополучии не люблю, чтобы меня беспокоили в уютном кресле, если не у окна, то с облюбованной книжкой на коленях.
Я слышу, как рядом садится кто-то — смежное кресло качнулось под тяжестью пассажира; конечно, мужчина, куда ж без них родимых, и непременно в тесном соседстве, так, чтоб локтем не пошевельнуть.
Я прижимаюсь лбом к стеклу иллюминатора. На летном поле тускло, серо от дождя и бетона, словно я смотрюсь в собственную душу.
И вот — вы подумайте, каков нахал! — не успевает еще самолет тронуться, мой сосед решает приступить к делу незамедлительно. Тянет у меня с колен книжку! Просто проходу в самолетах не стало! Ну погоди, сейчас я тебе выдам!