Она бы не смогла добровольно выставить себя на всеобщее обозрение, как это делала Ширин каждый раз во время выступления, одетая в струящиеся шелка, которые почти не скрывали ее гибкой фигурки, или проделывать смешные, почти непристойные штуки к бурному восторгу тех, кто сидит на недорогих, далеких от сцены местах. Но ей никогда в жизни не дано двигаться так, как двигалась танцовщица Зеленых, как она прыгала и кружилась или застывала с распростертыми, словно крылья чайки, руками, а затем торжественно двигалась вперед, и ее босые ноги были изогнуты, словно охотничий лук, в более древних, более торжественных танцах, которые заставляли мужчин плакать. Одни и те же шелка могли трепетать у нее за спиной подобно крыльям или окутывать ее, будто шаль, когда она опускалась на колени и оплакивала потерю, или будто саван, когда она умирала и в театре становилось тихо, как на кладбище в зимнюю ночь.
Ширин менялась, когда танцевала, и меняла тех, кто ее видел.
После, дома, она становилась прежней. Здесь она любила поболтать о Криспине. Она поселила у себя Касию в качестве гостьи, делая одолжение родианину. Он знал ее отца, объяснила она Касии. Но дело не только в этом. Совершенно очевидно, что танцовщица часто думала о нем, несмотря на всех этих мужчин — молодых и не очень, часто женатых, придворных, аристократов и офицеров армии, — которые все время ее навещали. После этих визитов Ширин любила поболтать с Кассией. Она была посвящена в подробности их положения, ранга и перспектив: тонкие нюансы ее благосклонности составляли часть того сложного танца, который ей приходилось исполнять, ведя жизнь танцовщицы в Сарантии. У Касии возникло ощущение, что независимо от того, как начались их отношения, Ширин была искренне рада ее присутствию в доме, что дружба и доверие прежде не были составляющими жизни танцовщицы. Как и ее собственной жизни, впрочем.
В течение зимы Карулл заходил почти каждый день, когда бывал в Городе. Он отсутствовал месяц, во время дождей, уезжал сопровождать — с триумфом — первую часть задержанного жалованья западной армии до своего лагеря в Саврадии. Когда он вернулся, то был задумчив и рассказал Касии, что видел весьма красноречивые доказательства надвигающейся на запад войны. Это не стало большим сюрпризом, но есть разница между слухами и надвигающейся реальностью. Пока она его слушала, ей пришло в голову, что, если ему придется отправиться туда вместе с Леонтом, он может погибнуть. Она взяла его за руку. Он любил, когда она держала его за руку.
Они редко виделись с Криспином в эту зиму. Он поспешно подобрал себе бригаду мозаичников и все время проводил на помосте, работал с самого окончания утренних молитв до поздней ночи при свете поднятых вверх факелов. Иногда он оставался ночевать на походной кровати в Святилище, как рассказывал Варгос, и даже не возвращался в тот дом, который нашли и обставили для него евнухи канцлера.