— Ну, — сказал он, пока мать сгребала угли на остатки торфа, чтобы ночью те прогорели и наутро превратились в прекрасные икринки из красных искорок, когда она снова будет ворошить золу. — Мы тут на пути домой повстречали мистера Файна. Нам показалось даже, будто он сюда заходил.
Мать распрямилась и застыла у очага с совком для углей в руках. Она стояла так тихо и неподвижно, как будто бы позировала художнику.
— Он сюда не заходил, — сказала она.
— Нам просто показалось, что мы тебя в дверях видели и он шляпу приподнял — ну, кому-то похожему на тебя.
Мать глядела на огонь. Она сгребла угли только наполовину, но было видно, что доделывать она ничего не собирается. Она разразилась странным, тянущим плачем, который, казалось, выходил откуда-то изнутри, просачивался сквозь нее, как жуткая капель. Я была так потрясена, что у меня во всем теле как-то неприятно закололо.
— Ну, я не знаю, — жалко пролепетал он, — быть может, мы дверью ошиблись.
— Ты прекрасно знаешь, что не ошиблись, — ответила мать, на этот раз совсем по-другому. — Ты прекрасно знаешь — ох, ох, — заговорила она, — что я никогда не разрешала тебе увозить меня из дома в эту холодную жестокую страну, в этот вонючий дождь, к этим вонючим людям!
Отец побелел, будто картофелина в крутом кипятке. Мать сейчас сказала слов больше, чем за весь год. Это было целое письмо, целая газета ее мыслей. Думаю, для отца услышать такое было то же, что прочесть статью об очередной трагедии. Хуже, чем новости про мальчиков-бунтовщиков, хуже сгоревших девочек.
— Сисси, — произнес он так мягко, что вышло почти беззвучно. Но я его услышала. — Сисси.
— Дешевый шарф, каким и индус торговать постыдится, — сказала она.
— Что?
— И не вини меня! — она почти кричала. — Не вини меня! У меня ничего нет!
Отец вскочил, потому что мать нечаянно попала себе совком по ноге.
— Сисси! — вскрикнул он.
Она себя оцарапала, и на ноге поблескивали несколько темных капель крови.
— Господи, о господи, — сказала она.
* * *
На следующий вечер отец отправился к мистеру Файну, в его бакалейную лавку. Когда он вернулся, вид у него был изможденный, а лицо бледное. Я расстроилась еще раньше, потому что мать, видимо, что-то заподозрив, ушла куда-то на ночь глядя, и я не знала куда. Вот она грохотала чем-то на кухне, и вдруг — раз — и ушла.
— Ушла? — переспросил отец. — Ох, ох… Там такой холод, она хоть пальто надела?
— Надела, — ответила я. — Пойдем ее поищем?
— Да-да, непременно пойдем, — сказал отец, но не двинулся с места. Седло мотоцикла было как раз рядом с ним, но он не положил на него руку Так и стоял, не шевельнувшись.