– Захожу я, значит, к себе, – рассказывал тот как-то вечером в «Та-вэрне». – Устал как черт! Это в тот день было, когда еще, помните, два аккумулятора вылетело? Весь вечер поломку устраняли, и я только к полуночи вернулся. Знаю, что один ночевать буду, Даньки нет – опять их Родионыч на поверхность угнал. Ну – зашел… Включил ночник, волочу ноги к кровати, сажусь… Начинаю сапоги стаскивать – и тут вдруг краем глаза замечаю, что не один я в комнате. Глядь – а напротив, на Данькиной кровати, человек с ножом стоит! Перепугался я! Вскочил – и башкой об полку! И тут же соображаю, что не человек это, а просто на стене нарисовано… Но в полутьме, да краем глаза – эх и захолонуло меня…
В-третьих, к обычным тренировкам с железом добавились еще две – тренировки с кувалдой и статичные тренировки с ремнем. Для них в Большом зале даже оборудовали специальный уголок – вкопали несколько автомобильных шин, поставили целый ряд цельнометаллических кувалд, а на стену повесили три крепких солдатских ремня. Работа с этими снарядами была элементарна. Очередной воспитанник брал в руки кувалду и начинал что есть силы лупить по автомобильным покрышкам. Справа, слева, сверху, снизу… Такие тренировки очень хорошо развивали мощь удара, делали его по-настоящему нокаутирующим, ведь в них задействовались все те мышцы, которые работают при любом типе удара – боковом, апперкоте, ударе сверху… А тренировки с ремнем – когда тренирующийся замирал на несколько секунд в разных положениях, в немыслимом напряжении пытаясь разорвать его на две части, – давали просто-таки чудовищный прирост силы.
И, наконец, в-четвертых – с того же дня Родионыч, обычно такой внимательный к воспитанником во время рукопашных тренировок, стал вдруг до предела груб и жесток. Порой за всю тренировку ребята не слыхали от него ни единого доброго слова – только трехэтажный мат и язвительные издевки. У каждого из них полковник нашел самое слабое место, куда и бил периодически. Не руками – словами. На каждой тренировке он добивался максимальной злобности, максимальной агрессии и какого-то даже бешенства, осатанения. Казалось – еще секунда, и воспитанник бросится на своего воспитателя, вцепится зубами ему в глотку, раздерет трахею, выгрызет кадык… но тут, словно удар кнута, следовал суровый окрик, и боец, ворча, словно побитый пес, расслаблялся и отходил в сторону. Да и сами тренировки стали куда жестче, чем раньше. Спарринги один на один исчезли. Теперь человека одевали в толстую фуфайку, на голову напяливали шлем, ставили против двух-трех противников заведомо более сильных, чем он, – и били. Естественно, отмахиваться не запрещалось, наоборот, активные действия приветствовались. Если же человек замыкался и работал только на оборону, полковник останавливал бой и вставал в пару сам. И работал в полную силу, по-настоящему, до крови. После первого же такого спарринга зажиматься и уходить в глухую оборону больше не хотелось. Лучше получить от своих же товарищей, чем от здорового матерого мужика, обученного бить резко, жестко и очень больно.