От богатырской хватки Шрека затрещали кости, придушенно пискнул Ван.
– Потише ты, медведище, поломаешь… – вырвавшись из объятий гиганта, Данил потер ребра. – Да, и вот еще что… Из воды будете выходить – сыпаните вот это… – он вытащил из кармана тюбик с «кайенской смесью» и сунул в руку Счетчика. Поглядел еще раз на каждого, подолгу задерживая взгляд, будто пытаясь запомнить. – Ну а теперь – двинули. Удачи нам всем, мужики!
Поздним осенним вечером, когда солнце, укрывшись за горизонт, тянуло за собой налитые свинцовой мглой тучи, грозящие руинам города проливным дождем, на площадь перед зданием вокзала вышел человек.
Путь его был долог и труден. На это указывал и продранный в нескольких местах и заштопанный наспех рюкзак из камуфлированной ткани, и грязные, странного вида, похожие на копыта ботинки, и столь же странный, изгвазданный в грязи комбинезон, плотно облегающий всю его внушительную фигуру.
По скупым и медленным движениям было видно, что человек смертельно устал. Последнюю неделю он двигался практически без сна и еды, давая ноющим мышцам лишь короткий трехчасовой отдых в самые темные ночные часы и надеясь на то, что прибудет к своей цели вовремя.
Но он опоздал.
Стоя посреди площади, человек смотрел туда, где прежде был его дом – и не узнавал этого места. Убежища больше не существовало. Здание вокзала было разбито, уничтожено. Каменные обломки, перекрученная арматура, кирпичи, песок, куски досок и осколки стекла усеивали чистую некогда площадь. И везде, куда бы ни посмотрел человек, взгляд его натыкался на белые, обглоданные зверьем, дождем и ветром человечьи кости.
Человек был неподвижен, и трое выродков, вынырнувшие из настежь распахнутых, покосившихся ворот, с территории элеватора, заметили его не сразу, а лишь оказавшись на самом краю площади. Он стоял спиной, и вожак, опустившийся было на четвереньки, готовясь одним прыжком преодолеть разделяющее их расстояние и упасть на жертву, вдруг заскулил, как побитый пес, попятился и, увлекая за собой остальных, поспешил убраться восвояси. Выродки чувствовали, когда их боятся, страх живых существ был для них приманкой, говорящей, что жертва слаба и охота на нее не сопряжена с большим риском. Но запах, исходивший от этой темной безмолвной фигуры, был абсолютно иным – человек пах непонятной и оттого еще более опасной смесью глубокой тоски и дикого бешенства.
Он не стал входить внутрь, остался стоять посреди площади – слишком хорошо представлял, что творится сейчас там, под бетонными сводами Убежища. Детские сны сбылись, стали реальностью – родной дом встречал его не радостными криками и объятиями дорогих и любимых ему людей, вкусным ужином и теплой постелью, а темнотой, пустотой, безмолвием и смертью.