Собственное безволие угнетало Раздолбая, и от тяжелых мыслей он уходил на улицу. Там забывалась горькая необходимость все время преодолевать что-то, и можно было весело сидеть со школьными приятелями на лавке, курить и ждать, не пройдет ли мимо одноклассница по кличке Цыпленок, к которой Раздолбай пылал безответной страстью. К двенадцати ночи он, отдохнув душой, заедал зубной пастой запах курева, отплевывался щиплющей язык жижей и шел домой, чтобы, подавляя зевоту, выслушать очередную воспитательную беседу отчима.
Дядя Володя переживал за приемного сына как за любимую команду, проигрывающую 2:1 в полуфинале. Он говорил, что Раздолбай находится в стадии продления детства и теряет стартовые позиции; что нельзя стать кем-то, никем не пытаясь стать; что поздние гулянки имеют дурное продолжение и что, не дай Бог, Раздолбай попробует выпить.
— Я позволю себе ударить тебя только в одном случае — если ты попробуешь спиртное, — заканчивал беседу дядя Володя и задумчиво добавлял: — Может быть, я даже сломаю тебе руку.
Несмотря на угрозы отчима, спиртное Раздолбай попробовал и по достоинству оценил. В середине десятого класса, когда родители уехали на три дня, он радостно откликнулся на предложение четырех одноклассников распить на квартире Маряги бутылку медицинского спирта. На закуску купили триста граммов любительской колбасы и две пачки пельменей. Спирт перелили в большую бутыль, разбавили водой и долили терпким самодельным вином из черноплодки. Пельмени дымились в большой миске, нарезанная кубиками колбаса громоздилась на блюдце, а потеплевший спирт ждал первого тоста в чайных чашках с лиловыми розочками. Брать рюмки Маряга запретил по конспиративным соображениям.
— Рюмки пыльные, «черепа» в пять с работы придут, увидят — чистые, сразу поймут, что пили, — объяснил он.
Раздолбай был единственным в компании, кого не ждали дома, и его не сдерживал страх недостаточно заесть запах и быть пойманным. Он резво ушел в отрыв и очень скоро лежал в ванной на приготовленной к стирке куче белья, цитируя дневник блокадницы Тани Савичевой, запавший в память на давнем уроке истории.
— Лека умер… Дядя Вася умер… Дядя Леша умер… Мама…
Говорить «мама умерла» Раздолбай из суеверного страха не стал и переиначил дневник по-своему.
— Мама осталась жива! — крикнул он, попытавшись встать, но тут же повалился обратно, увлекая за собой таз с замоченными лифчиками.
— Пятый час, уводите его скорее! — суетился Маряга.
— Куда вести? Он идти не может!
— Хоть на лестницу!
На лестнице овеянный сквозняком Раздолбай осознал свою беспомощность и жалобно попросил: