Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа (Барт) - страница 49

Спущенные жалюзи, скорее всего, свидетельствуют о последней попытке Рудольфа ввести в заблуждение инспектора Хабрду. Кстати сказать, принц запретил местному жандармскому посту рапортовать, как положено, по начальству о его прибытии. И перед замком, вопреки предписанию, не был выставлен вооруженный караул. (Ведь Рудольф, подобно каждому монарху восьмидесятых годов, постоянно опасался покушений — кинжала или бомбы анархистов.) Но в Майерлинге даже не привели в действие установленный телеграфный аппарат — также по решительному указанию Рудольфа. (Хотя телеграфист, как мы знаем, описывал эти события иначе.)

После таких мер предосторожности наследник, надо полагать, пребывал в уверенности, что ему удастся — насколько это вообще возможно в его положении — сохранить место своего пребывания в тайне. Он мог рассчитывать, что максимум на сутки его оставят в покое. Но что можно сделать за одни-единственные сутки?

"Сразу по приезде, — продолжает граф Хойос свою вымученно-пространную отписку, цель которой доказать, что ему ничего не было известно о намерении Марии и Рудольфа, — мы прошли в так называемую бильярдную комнату, которая находится на первом этаже, справа от входа, где, как сказали, мы будем завтракать. Минут через пять-десять появился наследник в утреннем облачении, радушно приветствовал нас и сел вместе с нами к столу. За завтраком он рассказал, что сильно простудился и со вчерашнего дня опасается, как бы дело не кончилось серьезной болезнью, поэтому лучше ему воздержаться от охоты, тем более что в окрестности Гласхютте, где мы собирались охотиться, пришлось бы карабкаться по крутому склону. Тот же совет дал ему и Лошек. Завтрак тем не менее прошел в веселом настроении, а затем наследник проводил нас традиционным шутливым напутствием "ни пуха ни пера", и на охоту мы отправились вдвоем с князем Кобургским…"

Тем временем в соседней комнате баронесса Вечера (присутствие которой должны были маскировать двое приглашенных гостей, ни сном ни духом не ведавшие о пребывании Марии в замке до тех самых пор, пока сутки спустя не увидели ее — уже мертвой)… да, что же делает семнадцатилетняя Мери, чем занята она поутру, после первой их совместно проведенной ночи? Просто лежит на широкой, орехового дерева кровати (на полу отороченные лебяжьим пухом домашние туфельки, сброшенные хозяйкой накануне вечером) и играет бантом новехонькой ночной сорочки? Или разглядывает потолок при свете пятисвечового канделябра? (Окна маленькие, комната просторная, но сводчатые потолки низкие, а в конце января в эту пору едва светает.) Счастлива она? Или предается отчаянию? А может, думает о том, что теперь обратного пути нет? Или же сладостное опьянение пока еще не утратило своей силы? Возможно, барышня строит планы, как им с Рудольфом получше провести сегодняшний день? Ей приходит в голову, что дома ее уже разыскивают; не нападут ли на их след, прежде чем они успеют осуществить свой план (если таковой вообще существует)? Неужели она ни на миг не приходит в ужас от задуманного? По-прежнему ли ее подогревает страсть или сейчас, свинцовосерым холодным утром, бьет озноб? А как неуютно выглядит эта комната, совсем иначе, нежели накануне вечером, когда желтоватый отблеск свечей, разгоняя бархатисто-мягкий полумрак, навевал страстную истому! При свете утра наверняка угнетающе действует окружающая обстановка, мрачные обои цвета бутылочного стекла, сплошь испещренные желтыми арабесками. Дом редко отапливается, стены источают леденящий холод, печь, вчера бодрившая и разгонявшая кровь своим жаром, сейчас чуть теплая и отрезвляет своим безразличием. А может, Мария тоже завтракает? Это ли не разочарование, это ли не досада — после первой совместно проведенной ночи любви завтракать в одиночку? (Или Рудольф в тот день завтракал дважды?) И кто подавал ей завтрак? Лошек, преданный слуга, посвященный в их тайну, был занят обслуживанием господ. Уж не та ли безвестная Кати, которую "засек" бдительный инспектор Хабрда? Возможно, она вовсе не была судомойкой, а горничной, специально отряженной, чтобы прислуживать Марии? Выходит, без горничной, лакея, новой ночной сорочки и туфелек из лебяжьего пуха и умереть нельзя? А может, молодые люди и не собирались умирать? Да и допустимо ли наследнику умереть ради одной ночи любви? Или ему — им — пришлось умереть ради чего-то другого? Может, все получилось случайно? Но если они отправились в Майерлинг, не имея намерения умереть там, то к чему были все эти сложные приготовления, наивные уловки? Ведь в конце концов Рудольф все же выпустил пулю, которую после долгих поисков обнаружили застрявшей в деревянной стенке красивого резного ночного столика! Кстати, а куда девалась другая пуля — предназначенная для Марии? Или был произведен лишь один выстрел, да и тот не из револьвера Рудольфа? Но тогда из чьего же?