С некоторым отчаянием он обнаружил у Тары Малкомс высокую политическую сознательность, и хотя между ним и матерью существовала неопределенная договоренность, что когда-нибудь он займется политикой и войдет в парламент, его знание сложного комплекса политических проблем страны и интерес к этим проблемам были совсем не того калибра, что у Тары. Ее политические взгляды смущали его почти так же сильно, как физическая привлекательность.
– Я, как и папа, считаю, что не только нельзя отнимать право голоса у немногих черных, которые им обладают, – надо предоставить его им всем.
– Всем! – Шаса был в ужасе. – Ты ведь это не всерьез?
– Конечно, всерьез. Не сразу, но на цивилизованной основе, надо предоставить право голоса тем, кто этого достоин. Дать право голоса всем, кто имеет необходимое образование и достаточно ответствен. Через два поколения все мужчины и все женщины, белые и черные, будут в избирательных списках.
Шаса содрогнулся при этой мысли: его собственное стремление заседать в парламенте такого не выдержит. Но это было, вероятно, самое нерадикальное из ее мнений.
– Как можно запрещать людям владеть землей в их собственной стране, или продавать свою рабочую силу на лучших условиях, или заключать коллективные договоры?
Профсоюзы – орудие Ленина и дьявола. Это Шаса впитал с материнским молоком.
«Она большевичка, но Боже, какая прекрасная большевичка!» – подумал он и потащил Тару за собой, чтобы прервать неприятную лекцию.
– Пошли поплаваем.
«Он невежественный фашист», – яростно думала Тара, но когда видела, как другие женщины смотрят на него из-под солнечных очков, ей хотелось выцарапать им глаза, а ночью, в постели, когда она думала о прикосновении его рук к ее обнаженной спине, об ощущении его тела на танцплощадке, она краснела в темноте от фантазий, заполнявших голову.
«Если я только позволю ему хоть что-то, самый пустяк, я не смогу его остановить и даже не захочу останавливать… – И она снова собиралась с силами. – Держать себя в руках и не сближаться», – повторяла она как заклятие против предательских стремлений собственного тела.
* * *
По какому-то невероятному совпадению «бентли» Блэйна оказался в трюме рядом с «даймлером» Сантэн.
– Мы можем вместе поехать в Берлин! – воскликнула Сантэн, как будто эта мысль только что пришла ей в голову; четверка молодых людей тут же шумно поддержала эту идею и сразу начала спорить из-за мест в машинах. Сантэн и Блэйн не очень энергично протестовали и позволили себя уговорить, что они вдвоем поедут в «бентли», а четверка – в «даймлере».