Голощекин закурил, со смаком плюнул в траву и приобнял особиста.
— А ты поверни дело так, чтобы она сама вернулась. Да не просто вернулась, а приползла! Жалкая, несчастная, с переломленным хребтом, чтоб твой дом был единственным для нее приютом, чтоб она руки тебе лизала, в ногах валялась — только прости да прими обратно! Вот как надо!
Окаменевшее лицо Ворона свела судорога.
— И как же это сделать? Чтоб сама?
Голощекин игриво ткнул его кулаком в бок. Он развеселился, ему не стоялось на месте, он ломал попавшиеся под руку ветки, скручивал их и бросал. Посмеивался, играл бровями.
— Как? Просто. Слово надо знать. Волшебное… Не знаешь? А я знаю. Ну, мы же с тобой друзья! Друзья? — спросил он вкрадчиво и угрожающе.
— Друзья, — кивнул Ворон.
— А для милого дружка — хоть сережку из ушка! — паясничал Голощекин. — Верну тебе супружницу, верну, в лучшем виде!
Он смотрел на дорогу, на которую медленно оседала пыль, поднятая «газиком». Глаза его сузились, потемнели, скулы заострились, нехорошая, страшная гримаса исказила на миг лицо.
— Едут… Радуются… Спаслись, убежали, обманули Голощекина… Ну ну. Попрыгайте пока, порадуйтесь волюшке. А я раз! И скогтил! Попалась мышка. Человека хорошо давить, когда он этого не ожидает. А лучше всего — когда ему хорошо. Он тогда тепленький, мягонький…
И вдруг замолчал, прервал свои откровения, уловил звериным чутьем странный, оценивающий взгляд Ворона. Засмеялся тепло, открыто, разгладил лицо — и снова стал своим парнем, нормальным мужиком, даже простоватым.
— Да ты не боись! Никого не обидим. Все будут живы-здоровы и довольны. Все устаканится. И заживешь ты дружно-семейно. Совет да любовь!
…Вадим прошелся по перрону, прогулялся вокруг нехитрой клумбы, сходил пару раз посмотреть на пыльную ухабистую дорогу, по которой уехала Альбина. День был жаркий, безветренный, густой струящийся воздух молчал, и казалось, само время остановилось. Кузнечики трещали все глуше, глуше — и замолкли. Устали. А может, уснули. Из клумбы, где розовые цветы, беспородные и выносливые, стояли плечом к плечу с буйными сорняками, вышел грязно-белый ободранный петух, посмотрел на Вадима круглым злым глазом и ушел обратно в заросли — выковыривать толстых ленивых червяков.
Вадим еще раз взглянул на часы, убедился, что прошло всего восемь минут с тех пор, как он в последний раз проверял время, и отправился в зал ожидания. Это, собственно, был даже не зал, а так, довольно большая пустая комната с парой деревянных скамеек вдоль стен. Никого там не было, никто не собирался уезжать, никто не ждал поезда. Вадим прошелся из угла в угол, закурил, оглядываясь в поисках пепельницы или урны.