Маркус приехал, чтобы навестить родителей в Боргхольме и встретиться со мной. Он в серой военной форме, с наутюженными складками, стильный и мужественный.
В кондитерской, где мы договорились встретиться, городские дамы при виде меня морщат нос и окидывают меня с головы до ног критическим взглядом. Кондитерские в шведских городках в то время — не место для молодежи.
— Мирья! — приподнимается из-за стола Маркус.
— Привет! — отзываюсь я.
Он неловко обнимает меня, и я замечаю, что в армии он начал пользоваться одеколоном.
Мы не виделись несколько месяцев, и сначала нам неловко, но постепенно мы разговорились. Мне нечего рассказать: на Олуддене со времени отъезда Маркуса ничего не изменилось, — поэтому я спрашиваю его о солдатской жизни, приходилось ли ему ночевать в палатке, и он отвечает, что да. Они были в Норланде, говорит Маркус, и там было минус тридцать градусов. Чтобы согреться, они всю палатку обложили снегом, так что она походила на иглу.
Потом мы оба замолчали.
— Я хотела бы продолжать с тобой встречаться… — говорю я. — Если ты хочешь… Весной я могла бы переехать поближе к Кальмару, а потом, когда твоя служба кончится, мы могли бы поселиться в одном городе…
— Весной… — повторяет Маркус, улыбаясь, и гладит меня по щеке рукой. Потом улыбается еще шире и шепчет: — Не хочешь посмотреть дом моих родителей, Мирья? Он тут за углом. Их сегодня нет дома…
Кивнув, я поднимаюсь из-за стола.
Мы занимаемся любовью первый и последний раз в старой детской комнате Маркуса. Кровать слишком маленькая для двоих, поэтому мы стянули матрас и положили на пол. В доме тихо, слышно только наше дыхание. Сначала мы боялись, что родители вернутся, а потом про них забыли.
Маркус со мной осторожен, хотя видно, как ему не терпится. Мне кажется, что для него это тоже в первый раз, но я стесняюсь спрашивать.
Осторожна ли я? Вряд ли. Я не предохранялась, потому что мне и в голову не пришло, что это нужно делать. Я не думала ни о чем, кроме Маркуса, и это было чудесно.
Через полчаса мы расстаемся на улице. Это короткое прощание на холодном ветру и неуклюжая, из-за зимней верхней одежды, попытка обнять друг друга.
Маркус возвращается собирать вещи. Вечером у него паром, а я иду одна к автобусной остановке.
Мне одиноко, но я чувствую тепло в сердце. Я предпочла бы поезд, но железную дорогу закрыли. Остается только автобус.
Пассажиры молчаливы. Атмосфера в салоне автобуса мрачная. Я чувствую себя смотрителем маяка, на полгода отправляющимся работать на окраину мира.
Автобус высаживает меня к югу от Марнэса. В лавке в Рёрбю я покупаю еду для себя и Торун и иду домой. Выйдя на дорогу, ведущую на хутор Олудден, я вижу, как сгущаются серые тучи на горизонте. Ветер усилился, и я ускоряю шаг. При приближении шторма нужно сидеть дома, иначе случится то, что едва не случилось с Торун на торфянике. Добравшись до хутора, я вижу свет только в наших с Торун комнатушках. Прежде чем войти в дом, я бросаю взгляд на маяк. Странно, но сегодня горят оба маяка. От северной башни идет слабое белое свечение. Поставив сумку на порог, я иду по направлению к маяку. И тут рядом со мной падает что-то белое. Я наклоняюсь и сразу понимаю, что это холст. Одна из картин Торун.