Сейчас глаза-линзы Делтриана были темно-зеленого цвета, вероятно, вырезанные из изумрудов. Это никоим образом не было его постоянной чертой. Нередко они бывали красными, синими или прозрачными, демонстрирующими находящиеся за ними переплетения проводов, ведущие к мозгу, который по крайней мере частично оставался человеческим.
– Я не знаю, досточтимый адепт. Хозяева не рассказали мне.
– Полагаю, я в состоянии сделать приблизительный анализ, – Делтриан рассмеялся, гудя подобно воксу, сбившемуся с нужной частоты.
В этих словах скрывалась угроза. Гнев придал Септиму смелости, однако он удержался от того, чтоб положить руки на лазпистолеты, покоящиеся в кобурах на его бедрах. Хотя Делтриан и пользовался привилегиями как союзник от Механикус, но он был точно также связан службой VIII Легиону, как Септим.
– Просветите же меня, досточтимый адепт.
– Ты — человек, – бескожее существо повернуло ухмыляющийся череп в сторону, чтобы в очередной раз проследить за работой сервиторов. – Человек, который не облачен в ограждающий керамит. Твоя кровь, твое сердцебиение, твои пот и дыхание — все эти биологические тонкости — их заметят ксеносы определенного хищного вида, находящиеся на этом скитальце.
– При всем моем уважении, Делтриан... – Септим повернулся, оглядываясь на длинный коридор, по которому они шли, – вы заблуждаетесь.
– Я вижу и слышу тебя даже слишком хорошо, и мой сконструированный спектр восприятия сравним с чувствами генокрадского рода. Для моих акустических рецепторов твое дыхание — словно ветра планеты, а твое бьющееся сердце подобно примитивным барабанам первобытных культур. Если я это чувствую, Септим — и, уверяю тебя, это действительно так — тогда ты должен понимать, что множество живых существ, нашедших убежище на этих заброшенных кораблях, чувствуют это так же хорошо.
Септим фыркнул. Сама идея того, что Повелители Ночи используют его — одного из наиболее ценных рабов — как наживку, была...
– Контакт, – сообщил по воксу Талос.
В отдалении залаяли болтеры.
V
Старейшее стряхнуло с себя хладную темноту небытия – наиболее близкого ко сну состояния из всех, что знал его род.
В основании его изогнутого черепа зародилось отдаленное эхо боли — тусклое, но тревожное. Эта слабая боль постепенно распространилась с мягкой настойчивостью, пульсируя в кровеносных сосудах и эхом повторяя сердцебиение существа. Боль паутиной распространилась вниз по хребту Старейшего, проникла в лицевые кости, испускаемая его медлительным разумом.
Это не была боль раны, поражения, охотника, которому не досталась добыча. Это чувство не затмевало голод, однако было даже более неприятным. Его вкус и резонанс были совершенно иными, и Старейшее не чувствовало ничего подобного уже... уже какое-то время.