При этих словах она вздохнула и немного расслабилась.
Приняв это движение как сигнал к прощанию, Джемисон встал.
— Мне пора идти, — сказал он. — Уже поздно, а я хотел еще кое-что сделать перед сном. — Уже направляясь к дверям, он попросил: — Будьте добры, передайте Энни от меня привет. Очень жаль, что я ее не застал. Впрочем, может, и к лучшему, поскольку нам нужно было поговорить.
Джилли проводила его — спотыкаясь на ходу, отметил он, — и уже в дверях сказала:
— Н-не знаю, к-как вас благодарить. Мне теперь гораздо спокойнее. И так всегда после разговора с вами.
Она дождалась, пока он сядет в машину, и слабо помахала ему на прощание, прежде чем закрыть дверь.
Отъезжая от дома, старик заметил, как что-то мелькнуло за занавесками верхнего окна. Это была спальня Энни, и он на мгновение увидел ее лицо — ее огромные глаза — в просвете между неплотно задвинутыми шторами.
Он задумался, давно ли она не спит, да и спала ли вообще? А если нет, много ли она подслушала. А может быть, все это уже было ей известно?
Долгая зима с разнообразными осложнениями — ларингитом у Энци и гриппом у Дорин Тремэйн — медленно переплавлялась в весну. Зеленые ростки в садиках и на подоконниках деревенских домов распускались цветами; низкое небо становилось день ото дня светлее и голубее.
Но среди этих перемен были и другие, отнюдь не такие естественные и куда менее благодатные, — и Джемисон был им свидетелем.
Он видел шляющегося по берегу Джефа — точь-в-точь один из деревенских юнцов, — когда тот шаркал вдоль полосы прилива. Нет, Джеф не был похож на других юнцов, и различие становилось все глубже.
Джемисон следил за ним в бинокль, когда парень устало тащился по берегу: косолапая походка, сутулые плечи, опущенная голова и поднятый воротник. Хотя погода заметно улучшилась, он больше не плавал в море. О, он смотрел в море — то и дело останавливался, поднимал уродливую голову, вглядываясь в широкий водный горизонт, — с жадной тоской, думал старик, пытаясь прочитать чувства, проступавшие на этом далеком и близком лице, но прежнее родство с водой и сила, бесполезно, но явственно проступавшая в нем на суше, казалось, покинули его. Проще говоря, мальчику становилось все хуже.
Старик слышал сплетни в деревенской пивной. Уловы выросли, но Тому Фостеру уже не везло так, как в предыдущие годы: он утратил свою чудесную удачу, и полоумный мальчишка уже не направлял его лодку к самым уловистым местам. Во всяком случае так считали другие рыбаки, но сам Фостер однажды вечером в «Приюте моряка» откровенно признался старику, в чем дело.