– Не потому, что не доверяю, а потому, что она сейчас на руках у одного человека, – сказал старик.
– Мода – удивительная вещь, – вдруг произнес мой собеседник, гася окурок о пепельницу, – в двадцатые годы в Германии был популярен киноактер, который играл в маске Гитлера.
– Каким образом? – не понял я.
– Он почувствовал или предугадал тот внешний облик, который должен полюбиться широкой мещанской публике… А через несколько лет его актерский образ оказался натуральной внешностью Гитлера.
– Это очень интересно, – сказал я.
Подошла официантка со свежей бутылкой шампанского. Я не дал ей открыть ее, а сам взял в руки мокрую холодную бутылку. Официантка убрала пустые чашечки из-под мороженого.
Я содрал обертку с горлышка бутылки и, придерживая одной рукой белую полиэтиленовую пробку, другой стал раскручивать проволоку, скрепляющую ее с бутылкой. По мере того как я раскручивал проволоку, пробка все сильней и сильней давила на ладонь моей руки и подымалась, как сильное одушевленное существо. Я дал постепенно выйти газу и разлил шампанское. Когда я наклонил бутылку, оттуда выпорхнула струйка пара.
Мы выпили по полному бокалу. Свежая бутылка была еще холодней, и пить из нее было еще приятней.
– После университета, – сказал он, все так же твердо ставя бокал, – я был принят в институт знаменитого профессора Гарца. Я считался тогда молодым, так сказать, подающим надежды физиком и был зачислен в группу теоретиков. Научные работники нашего института жили довольно замкнутой жизнью, стараясь отгородиться, насколько это было возможно, от окружающей жизни. Но отгородиться становилось все трудней хотя бы потому, что каждый день можно было погибнуть от бомбежки американской авиации. В сорок третьем году у нас в городе были разрушены многие кварталы, и даже любителям патриотического Средневековья уже было невозможно придать им вид живописных развалин. Все больше и больше инвалидов с Восточного фронта появлялось на улицах города, все больше измученных женских и детских лиц, а пропаганда Геббельса продолжала трубить о победе, в которую – в нашей среде, во всяком случае, – уже никто не верил.
Однажды воскресным днем, когда я сидел у себя в комнате и читал одного из наших догитлеровских романистов, я услышал из соседней комнаты голоса жены и незнакомого мужчины. Голос жены мне показался тревожным. Она приоткрыла дверь, и я увидел ее взволнованное лицо.
«К тебе», – сказала она и пропустила в дверь мужчину. Это был незнакомый мне человек.
«Вас вызывают в институт, – сказал он, поздоровавшись, – срочное совещание».