Эспер быстро поправлялась. Акушерка прислала сиделку, чтобы та ухаживала за молодой женщиной и готовила еду. К концу третьей недели Эспер почувствовала себя нормально. Напряжение в груди из-за прилива молока исчезло. Ее лицо, руки и ноги вновь стали изящными, белая кожа и отливающие медью волосы приобрели живой блеск.
В недели царствования сиделки Ивэн держался подальше от дома в дневное время, он возвращался только поздно вечером и осторожно ложился со своей стороны кровати, чтобы не беспокоить жену. В семь утра Ивэн был уже одет и ждал. В тот момент, когда появлялась сиделка, он уходил. Незаконченный рисунок для «Очага и Дома» оставался на мольберте — на нем не добавилось ни одного штриха.
С того самого утра после родов они не говорили о ребенке. Тогда доктор Стоун, встретив Ивэна на площадке с трагической новостью, был шокирован тем, как мистер Редлейк прервал его вымученное вступление.
— Вы пытаетесь сказать, что ребенок мертв? — спросил Ивэн и на неохотный кивок доктора тихо добавил что-то, прозвучавшее как «Слава Богу». Он прошел к своей жене и поцеловал ее в лоб. Эспер подняла тяжелые веки и прямо взглянула на него:
— Ребенка нет, Ивэн.
— Я знаю. Тебе было тяжело, Эспер. Постарайся ни о чем не волноваться.
Доктор Стоун, оказавшийся рядом, был озадачен. Ободряющие слова и жалость соответствовали обстоятельствам, но чего-то недоставало. Стоуну показалось, что отношение мистера Редлейка к несчастной женщине скорее похоже на сочувствие друга. Невозможно было представить, что он вообще имеет какое-то отношение к этой трагедии. Он — странная птица. Художник-неудачник, подумал доктор Стоун, оглядывая захламленный чердак и размышляя о своем гонораре. Затем ему в голову пришло очевидное объяснение: конечно, они не женаты. «Ну и дурак же я», — пробормотал Стоун, проклиная себя за недомыслие. Он немедленно предъявил счет и был несколько обескуражен тем, что ему заплатили тут же и наличными. Художественный темперамент и распущенность Редлейка явно не распространялись на денежные дела. Так что доктору Стоуну не оставалось ничего, кроме как поздравить молодую женщину с полным выздоровлением и навсегда исчезнуть из жизни Редлейков. Двадцать лет спустя, когда доктор Стоун станет модным врачом, он будет рассказывать эту историю совершенно иначе, вызывая слезы в прелестных женских глазах не на одном обеде в Грэмерси-Парк.
Для Эспер ни доктор, ни акушерка, ни сиделка никогда резко не выступали из серого расплывчатого пятна. Она выполняла их команды и позволяла им делать со своим телом то, что они хотели, пока ее душа находилась взаперти в маленьком замкнутом пространстве и выжидала.